Дом, в котором… - страница 158

– Кто, я? Почему я? Почему ты меня об этом просишь? Совсем сдурел? Есть Сфинкс, есть, в конце концов, Слепой… мало ли кто еще есть. Почему ты мне говоришь такое?

Лорд отворачивается.

– Извини, – говорит он сдавленно. – Сам не знаю, что на меня нашло. Но мне вдруг на секунду показалось, что ты… в общем, неважно. Забудь.

Наверное, он пытается изобразить улыбку.

– Я не лучше Курильщика, – бормочет он.

– Ты хуже, – хрюкает Табаки. – И намного. Ты – заразный псих, вот ты кто. Заразный влюбленный псих. Всему свое время, понимаешь? А ты лезешь, сам не зная куда. Не вовремя, неуместно, некорректно! И главное, что я теперь могу с этим поделать? Если ты уже полез. Показалось ему, видите ли… Езжай и приставай к своей девушке! Отведи душу, успокойся! Признайся ей в любви! А то мало ли что еще тебе вдруг померещится!

– Что? – изумленно спрашивает Лорд, ошеломленный его беспорядочным натиском. – Что мне может померещиться?

– А я знаю? – гневно взвизгивает Шакал. – Что угодно! Влюбленным вечно что-то мерещится!

– При чем здесь…

– При том! Очень даже при том. Будь ты в себе, ты бы ко мне полез? Кто-нибудь в своем уме вообще ко мне лезет? Нет. Только полные психи!

– Я к тебе не лез, – вспыхивает Лорд.

– Да? А кто тут стенает и просит помощи, может быть, мой дедушка?

– Я извинился за свое поведение, – холодно напоминает ему Лорд.

Табаки демонстративно тяжело вздыхает.

– То есть моя помощь тебе не нужна?

Лорд молчит. Табаки вглядывается в него изо всех сил и, пользуясь темнотой, нервно обгрызает ноготь. В другое время Лорд шлепнул бы его по руке. Но не сейчас.

– Нет, не скажет, – бормочет Табаки еле слышно. – Ни за что не скажет, не подтвердит, чертов псих. Интуиция у него, видите ли… Да ладно, что тут поделаешь. Я же не виноват…

– Неужели непонятно? – спрашивает Слепой. – Нам не нужен еще один Помпей. Пришлось держать его рядом. В любой другой стае он очень скоро стал бы вожаком. Ты это знаешь не хуже меня.

Сфинкс, удивленный, молчит. Впервые на его памяти Слепой дал какие-то объяснения своим поступкам. Но молчит он не только поэтому.

– И Волк? – спрашивает он наконец.

– Разумеется, – раздраженно отвечает Слепой. – Не делай вид, что для тебя это новость.

Выглядывающий из-за блокнота Курильщик видит, что для Сфинкса это новость. Да еще какая.

Лорд нагибается, рассматривая нечто, протянутое ему Шакалом. На ощупь – просто мятый клочок бумаги. Он щелкает зажигалкой и при свете ее пламени глядит на лежащую на ладони записку. Испещренную неразборчивыми каракулями.

– Что это? – тихо спрашивает он.

– Дерьма кусок, – фыркает Табаки. – Записка, не видишь, что ли? Напоминалка. Ясно?

– И что мне с ней делать?

– Понятия не имею, – радостно сообщает Шакал. – Ну, то есть немного имею, но совсем слегка. Думаю, ты должен дать мне это в самый чернушный день или в конце всех времен – в общем, когда поймешь, что дело совсем швах. А я то ли вспомню, что давал тебе ее, то ли нет. Как повезет. И все это нам то ли поможет, то ли наоборот. А ты думал, ты один здесь сумасшедший, да?

Лорд прячет клочок бумажки в нагрудный карман рубашки. Под скептическое сопение Шакала прислушивается к своим ощущениям.

– А знаешь, – говорит он удивленно. – Мне отчего-то стало легче.

– Оттого что ты веришь во всякую чушь, – хихикает Табаки. – Дай я тебе настоящую какашку, тебе бы и от нее полегчало.

Лорд отворачивается к окну.

Молочная от снега ночь уже не станет темнее. В ее перламутровом свете белые узоры инея на стекле приобретают неожиданную четкость, и Табаки начинает думать, что они с Лордом сидят, скорее, не на дереве, а под деревом. Под странным стеклянным деревом – две темные фигуры на фоне хрустальных ветвей.

Выражение лица, с каким Сфинкс смотрит на Слепого, расшифровать сложно. То ли отвращение, то ли восторг.

– Тебе было тринадцать, – говорит он. – И ты уже тогда вычислил, кто из нас способен перебежать тебе дорогу через полдесятка лет?

– При чем здесь возраст? – искренне изумляется Слепой. – Тут или знаешь, или нет.

Курильщик рисует профиль Сфинкса. Нос получается длиннее, чем нужно, и он превращает его в птичий клюв. Потом в хобот. Раздраженно заштриховывает, откладывает блокнот и включает приемник. Сменяющие друг друга радиостанции передают слащавые песенки и обещают обильный снегопад.

Курильщик думает об Аре Гуле. Повесили его фотографию в траурной рамке на классную стену или еще нет.

Вскипятите его, остудите во льду
И немножко припудрите мелом.

Льюис Кэррол. Охота на Снарка

[Табаки]

День седьмой

Зима – время великого переселения кошек. Не по одной, а все вместе они являются каждая к знакомому порогу и ждут разрешения войти. Выезжая поутру из спальни, мы с Лордом натыкаемся на крысиный труп. Над ним скромно восседает взяткодатель. Очень худая, очень облезлая, пепельно-полосатая тигрица в белых носках. Мать бесчисленных потомков, ходячий кошмар грызунов.

– Привет, Мона Лиза! – Лорд радостно тянется погладить ее. Мона запрыгивает ему на колени и, тихо урча, трется о свитер костлявым боком.

– Да, здоровенная, – отмечает Лэри из-за наших спин. – Крупняк.

Имеется в виду, конечно, покойная крыса. Запускаем Мону в спальню и едем завтракать. У дверей третьей – аналогичная картина. Два крысиных тела и выжидающие коты. Завтракаем вдевятером. В снегопад у Толстого наступает период зимней спячки, он не завтракает и не обедает, ест только приносимые мелочи, и то, если удается его растолкать. Это зима.