Горацио (Письма О. Д. Исаева) - страница 72
Кстати, о коршунах, их тут зовут канюками, или фамильярно — канями… Они всегда в небе. На них обычно избегают глядеть прямо. Встречаю, скажем, лесника. Тоже зловещая фигура… Говорю ему: «Ветер, ветер-то какой, не к ливню ли?» А он и отвечает: «К землетрясению!» И смотрит не в небо, ни ресничкой в ту сторону, а в землю. И так все и всегда. Потому у них такие здоровые холки.
А теперь сюда собралась ещё ты! Это будет последняя капля…
Может, тебе покажется, что я неудачно шучу. Но покажи мне человека, который вообще станет здесь шутить? Плюнь-ка ты на свою затею. Купи себе дом на Чёрном море, пока не вздорожало там… А встречаться нам с тобой незачем. Так и скажи отцу.
Скажи ему также, если бы не мать… я бы и с ним отказался встречаться. Ты поняла? Ну, и передай.
Писать мне тоже больше не надо, поэкономь на бумаге — купишь в Крыму и Воронцовский дворец. Да и у меня тут мусорной службы нет, приходится самому сжигать, а на дым слетаются все враждебные мне духи со всех концов света. Враждебны же они все: человекоподобные и без всякого подобия, перезрелые и совсем слюнявые, и с гербами во лбах, и в блестящих касках… И сладко подвывают им ужасные Сирены, аккомпанируя себе ударами в глиняные макитры, нахлобученные на варенки тынов.
...21. Ф. В. КЛЮНЕНКО В МОСКВУ.
Любезный Фёдор Васильевич!
Ваши подозрения, они же обвинения, просто смехотворны.
Для начала Вы пишете, что у моего нового вступления к роману хулиганский привкус. Отвечаю: я уверен в том, что сейчас и требуется такой. Это — соц. заказ, если хотите, наших дней. Сегодня сам голос времени — хулиганский.
Дальше Вы предъявляете претензии к переводу, утверждая, что я слишком осовременил роман параллелями с существующим актуальным моментом, как будто может существовать неактуальный момент! жаргонными выражениями и т. д. Что Вы нашли в книге множество несоответствий с действительностью того века: географических, психологических и проч. Отвечаю: я старался держаться поближе к оригиналу. Все претензии — к автору.
Вот, именно тут Вы и проговариваете своё основное обвинение. Вы пишете, что у Вас есть подозрения в адрес автора. Что, будто бы, Вам ясно, что я подделал его. То есть, что я сам сработал этот роман и придумал для него фальшивого автора. Что, будто бы, Вы в этом абсолютно уверены. Вы пишете: вся эта «хроника» — собственные комментарии «некоего О. Д. Исаева», его «приписки» к несуществующей книге. И, кроме этого, Вам «кажется», что книга действительно нуждается в комментариях, только не таких, как мои. Потому что мои-де намеренно запутывают дело дополнительно. Особенно, пишете Вы, в комментариях нуждаются последние эпизоды. Честно говоря, это уж слишком… Креститься надо, если кажется. А если Вы не хотите печатать книгу, так прямо и скажите.
В комментариях нуждаются особенно, а то и только последние эпизоды? Значит, Вы крайне невнимательно читали первые страницы: там полно деталей, взывающих к комментатору. Начать хотя бы с отчёта о первых заграничных впечатлениях нашего пилигрима. Я выдумал Реверса? Псевдоним «Реверс», говорите Вы, — это неловкая анаграмма, шифр, этимологическое мошенничество, плохо скрывающее имя, от которого псевдоним произведен, имя «Ревич»? Не смешите. Да Вы просто не знаете, что такое анаграмма! А причём тут этот Ревич? Где Вы его нашли? Вы-то — откуда его взяли, от чего произвели, откуда он тут-то взялся! И зачем мне вообще это нужно было делать? Вы бы прежде подумали, чем писать мне такую чушь: если некто Исаев выдумал некоего Реверса, то кто тогда выдумал некоего Исаева, а? И тогда: кому ж Вы всё это время писали письма? И кто писал письма Вам и всем другим?
Со своей стороны я могу предъявить Вам именно эти доказательства существования Реверса: копии моих к нему писем. А если этих писем будет недостаточно, то я предоставлю все другие мои письма. Это заставит Вас перестать сомневаться, по меньшей мере — в моём существовании. Иначе мне придётся, даже имея на руках Ваши письма, усомниться в Вашем.
Усомнясь же в Вашем существовании, мне, человеку также несуществующему, то есть — находящемуся в полной от Вас безопасности, ничего не останется как послать Вас подальше. Как прикажете ещё поступать с навязчивым привидением? И Вас, и Вашу осточертевшую книгу, и вообще — всех вас.
...22. Е. А. СЕВЕРЦЕВОЙ В МОСКВУ.
Милая Катюша!
Две формулы я вывел в эти дни… Первая. Лесник — посредник между птицами и Здоймами. Вторая. Есть только один способ интеллигентному человеку стать простодушным: умереть.
И обе формулы объединяет ветер.
Точнее — ураган. Обычно меня раздражает и самое слабое веяние, дуновение, а теперь, а такому я даже рад. Ураган бьётся в окно и бегает по крыше. Он преображает лица Здоймовских берберов в птичьи. Заброшенную железнодорожную станцию — в кастильский замок, куда сразу же въезжает сельская больница. Барышню Бурлюка — в скромницу-мавританку, а её спидныцю — в паранджу для задницы. Он преображает и меня, я становлюсь проницаемым, он проходит сквозь меня, я — сквозь него. Мы лояльны друг к другу. Ничто в урагане не препятствует мне, и я ему не препятствую. Ни прекрасное, ни ужасное не трогает нас обоих. Ни печали, ни концы. Только одно: бескрайнее и одинокое в своей бескрайности.
Передо мной на столе вот-вот вылупится бабочка. Её готов уже сожрать паук. Если ему не удастся самому с ней справиться, поможет Володичка.
Листья, листья стальные и медные, их сбрасывает ураган в воду, идут круги по воде, пересекаются с кругами, выписываемыми рыбой, проникают друг в друга, как китайские шары с секретом. Возмущённый ропот протестантской тополиной рощи проницается хором католического соснового бора, сокращённо — собора. Дубы сотрясают землю. Туманы проносятся над равниной, как поезда. Всему виною этот ветер.
