Прошито насквозь. Прага и Будапешт. 1970 - страница 11
Он обнял ее за плечи и ответил:
– Сегодня мы закрываемся пораньше – поставщик сказал, что у них проблемы с продуктами. Сейчас нас могут прервать, но вечером мы будем только вдвоем. Пойдем в хороший магазин, купим тебе теплое пальто и хорошее шерстяное платье. Что еще нужно? Я могу купить тебе что угодно. Ты наверняка не запаслась хорошей одеждой.
Она засмеялась:
– У нас в Будапеште тоже не очень теплая зима, и у меня есть подходящая одежда. Но если тебе хочется что-нибудь купить, я только рада.
– Хотя бы пройдемся. А то ты, наверное, совсем не гуляла в Праге по-настоящему, хотя живешь здесь уже долго, – предложил он.
Вероятно, он уже забыл о том, что прежде мысль о прогулках по городским достопримечательностям совсем не приводила его в восторг.
– Дома – это кирпичи, камни и стекла. Дороги – асфальт. Деревья – просто деревья. Все это не так важно, поверь.
Он усмехнулся:
– Вот покажу тебе вечером Тынский храм, и ты все обязательно поймешь. В темноте он не так красив, как при дневном свете, но все равно очень внушительный. Пожалуй, можно еще прокатиться до часов.
– До каких часов?
– Да наших, пражских часов с фигурками, картинками, календарем и много чем еще. Тебе они понравятся. Я, признаться честно, люблю часы – неважно, какие.
Еве было все равно, что он собирался ей показать. Снежный день открыл двери, за которыми она заперла свои желания и чувства. Время, что она упустила, предаваясь скорби и наказывая себя за смерть своих детей, осталось в прошлом. Уезжая в Прагу, она надеялась найти здесь покой, но встреча с Адамом подарила ей намного больше. То, что происходило между ними, больше походило на чудо.
Тынский храм высился готическими шпилями в темное небо. Подсветка окрашивала стены в желтоватый цвет, и храм казался особо зловещим. Ева стояла у самого фундамента и смотрела вверх, запрокинув голову. Небоскребы и телебашни, конечно, способны поразить воображение, но строгость и острота форм Тынского храма стерли все остальные впечатления, заполнив собой все пространство.
– Мне кажется, что выше уже невозможно ничего построить, – через некоторое время сказала она. – Этот храм просто задавил меня своей тяжестью.
– Тогда нам стоит уйти отсюда, пока мы еще живы? – посмеиваясь, предположил он.
– Нет, иногда такое бывает полезно – чтобы нашлось нечто, способное раздавить одним махом. Тогда все остальное уже не кажется таким важным.
Они обошли вокруг храма, делая остановки в некоторых местах и стараясь наглядеться на него вдоволь. Ева ничего не говорила, лишь сжимала его локоть и взволнованно дышала, а на ее губах мелькала едва заметная улыбка.
– Здесь очень красиво, – сказала она, когда они ехали обратно. – Я имею в виду, вообще в городе. Необычайный город. Ты давно здесь живешь?
Адам взял ее руку и поцеловал самые кончики пальцев, но промолчал. Они доехали до ее дома в полной тишине, и Ева даже подумала, что он не захочет подняться в ее квартиру – возможно, заданный вопрос был слишком грубым или пробудил неприятные воспоминания, которыми он не собирался с ней делиться. Они все еще были чужими людьми, и ничего друг другу не обещали.
Вопреки ее сомнениям, Адам согласился переночевать у нее – теперь такие ночи стали уже чем-то привычным. В ее шкафу появилась отдельная полка с его одеждой – она хранила у себя его рубашки, брюки и свитера, чтобы по утрам он мог переодеваться в новое.
Когда дверь за ними закрылась, и они оказались одни, он взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы.
– Пора бы уже начать жить, да? Пятьдесят лет позади, самое время одуматься и начать жить по-настоящему, иначе можно совсем опоздать, – оторвавшись от нее, сказал он.
Новое пальто соскользнуло по плечам и упало на пол. Обещанное шерстяное платье, которое они также купили в магазине этим вечером, осталось где-то на пороге между спальней и прихожей. Сбившееся дыхание, быстрые поцелуи, неточные прикосновения, краткие объятия – все это сменялось и сливалось в одно непонятное пятно ощущений, с которыми никто из них не был знаком до этого. Они привыкли упорядочивать и планировать каждое действие, и теперь лихорадочность и торопливость стали для них чем-то новым и волнующим. Еве казалось, что у нее болезненный жар, который обычно бывает при простуде или гриппе, ей не хватало воздуха, а сердце билось слишком быстро. Все то, что в другое время показалось бы неприятным или опасным, теперь приносило удовольствие, и Ева не сомневалась в том, что именно сейчас чувствует себя по-настоящему живой.
Потом, когда они отдыхали, лежа на смятых простынях, Адам заговорил.
– Я живу здесь с сорок шестого года. Мне предлагали быть свидетелем в Нюрнберге, но я решил, что с меня хватит этой военной грязи. Отказался и уехал подальше – так далеко, как только смог. По тем временам Прага казалась лучшим вариантом – здесь было сравнительно тихо, и я смог найти работу. Вначале лечился на водах, но, по чести признать, помогло не очень. Потом начал ту жизнь, которой жил до сих пор. Не сразу конечно. Вначале пристроился в закусочную. Дальше пошел менять места работы, пока не остановился здесь. Купил квартиру. Все как-то сложилось и улеглось.
– Но ведь ты не мог больше двадцати лет совсем ничем не увлекаться? Даже у меня были какие-то любимые занятия.
– Я любил заниматься сексом, – пожал плечами он. – Чисто физически это любят все.
– А не физически?
– Пожалуй, любил еще читать книги и смотреть кино – это помогает притвориться другим человеком. Особенно книги. Пока читаешь, как-то не думаешь о себе, а воображаешь себя героем сюжета. Не обязательно главным – просто выделяешь того, кто тебе близок, и на время влезаешь в чужую шкуру. Не всегда успешно, но всегда интересно поглядеть, куда тебя приведет автор. Есть еще кое-что из детства… иногда мне нравится зашивать дыры в обуви. Ну, знаешь, когда кожа отходит от подошвы по самому краю. Это было первым, чему меня научил отец.
