Корова - страница 133
– На двух?
– Да. Тебе из наших типажей-миражей надо кого-то выбрать себе в спутники. С Намбэр Ван я уже говорил, ей по барабану-жбану, с кем, но тебе обязательно надо кого-то выбрать. А если тебя совсем с них пучит-глючит, ты можешь кого-то из своих френдов-брендов взять в поездку.
– А можно?..
– Да-да, – оживился Альберт Карабасович, заметив, что Людмила проявляет какой-то интерес к его предложению.
– Можно моих родителей послать по этой путёвке? Они же никогда нигде не были, никогда не отдыхали, как нормальные люди отдыхают…
– Не-е-ет! – простонал Альберт Карабасович разочарованно. – Ну, что ты всё задачишь-мрачишь! Нельзя же так в самом деле. У нас же не дом отдыха для престарелых, а серьёзный научный… как его… этот…
– Эксперимент-экскремент, – подсказала Людмила, изучив стиль языка Альберта Карабасовича. – Чем больше экскрементов нароете, тем удачней эксперимент, так?
– Я вижу, что ты усекаешь-тикаешь тему! Ну так что, по рукам?
– Мне… надо подумать, – она поняла, что упрямством, спорами и разумными доводами от этих неугомонных экспериментаторов не отделается.
Она почувствовала, что попала в какое-то чуждое ей измерение, словно бы в другую страну. Она никогда не бывала в других странах, поэтому судила о своих ощущениях по стихам известного поэта, который был вынужден уехать на чужбину. Вот и она земной свой путь прошла до середины, как угодила в этот шумный ад… Здесь смотрят не в глаза, а только в зад. И судят эти дамы, господины лишь по нему: мурлычат, голосят. Здесь выльют на тебя дерьма ушат, и обратиться не к кому с «иди на…». Обратиться-то можно, но не к кому, потому что они не поймут, их это только развеселит. Их как не посылай, а они всё равно не отвяжутся. Здесь всё делают хором: смеются, упрекают, хвалят. Однородная инородная масса. Здесь всё интимное, нежное, лиричное превращено в публичное, грубое, катастрофичное. Такая революция, когда всё поставлено с ног на голову, совершенно чужеродна любви. Она поняла, если влезет в эти помои сейчас, потом её будет мучить чувство рассогласованности с собой. Хотелось поскорее отсюда выбраться на свежий воздух.
– Подумать-то мне можно?
– Думай, душа-девица, думай! Как надумаешь – звякни-брякни в любое тайм-дей, – и Альберт Карабасович протянул свою визитку.
Тут же рухнули все запоры, раскрылись двери, и Людмила оказалась на улице. Казалось, что она пробыла в том аду целую вечность, а на деле – всего-то чуть больше часа. Она не сразу поняла, в какую сторону надо идти. И как она пойдёт? Что она скажет родным? Надо срочно вывести из строя телевизор, а то не дай бог… Хотя, родители его почти не смотрят: у мамы сразу повышается давление, а отец убеждён, что в задачи современного телевещания входит разрушение психического здоровья зрителей. А если кто из знакомых увидит это «ток-шоу»!.. Хотя, кто их сейчас смотрит? Все работают допоздна, а «на сон грядущий» идут только ужастики, боевики да криминальные новости. Домохозяйки смотрят ток-шоу, но у Людмилы не было знакомых домохозяек. Она не знала, как ей теперь быть, какое выражение лица одеть, чтобы не напугать отца и мать тем кошмаром, который пришлось пережить.
* * *
Лицо «одевать» не пришлось. Дверь в квартиру была распахнута, а родители самозабвенно боролись с потопом: заливали соседи сверху. Туда после двухлетнего блуждания вернулся старший сын и в драке с братом свернул смеситель на кухне. Хотели перекрыть краны в санузле, но они настолько проржавели, что был риск свернуть ещё и трубы. Послали гонца в жилконтору, где всегда занят телефон, чтобы отключили воду в доме, а Людмила бросилась помогать родителям спасать квартиру.
– Господи, ну что за люди, что за жизнь?! – причитала мама, собирая тряпкой воду в прихожей. – То поджигают, то заливают… Заливали бы, когда пожар был, а то как по расписанию: в один день то, в другой – это.
Отец сидел в каталке под зонтиком, а Людмила достала из кладовки плёнку для парника и покрыла ею мебель и книжные полки. Вскоре воду отключили, но пришлось выключить и электричество: был риск попадания воды в проводку. Семья Людмилы сидела при свечах и пила чай под звук капели. Романтично, что и говорить.
– Ты же не рассказала, как там на шоу-то? – вдруг вспомнил отец.
– Да никак. Я же говорила, это какое-то недоразумение, – ответила Людмила, выгодно спрятавшись в темноту. – Проторчала там, как дура, целый час, а потом выяснилось, что перепутали с моей однофамилицей.
– Сама передача-то хоть про что? – осведомилась мама. – Про зарплаты медикам?
– Нет. Про… про опасность знакомства на улице.
– Вот, всюду криминал! – возмутился отец. – Уже на улице опасно к кому-то подойти стало.
– Это давно известно, – заметила мама. – Только телевизионщики переливают из пустого в порожнее. Придумали бы тему поновей.
– Лучше не надо, – махнул рукой отец.
– И то верно.
Спать на сырых диванах было невозможно, поэтому Люда заснула в кресле, завернувшись в толстый свитер. Ей приснился страшный сон. Сначала всё было прекрасно: она гуляла по улицам города с шейхом или кто он там на самом деле. Короче говоря, с этим артистом-статистом, который выдавал себя за шейха. Но во сне он был не шейхом, а обычным парнем без каких-либо прибамбасов богача. И ей так легко с ним, так просто! Они идут, взявшись за руки, смеются и садятся на скамейку в каком-то сквере. Но только он собрался её поцеловать, только у неё волнительно забилось сердце, как в глаза ударил яркий свет софитов, из-за кустов вынырнула целая орава экспериментаторов с телевидения во главе с Альбертом Карабасовичем в кресле на подъёмной стреле.
