Икона и человек - страница 42
Попков (1932–1933 гг.). Фронтовик. В 1920 году участвовал в продразверстке в Саратовской губернии. Попадал в плен к белым. В 1932 году выговоры, увольнение с работы, уголовные дела. В 1935 году восстановили. Судьба неизвестна.
Иванов (1933–1934 гг.). В 1934 году занимался выселением паразитических элементов из жилых помещений Свердловска. В 1934 году освобожден от должности. Следы теряются.
Галкин (1934–1935 гг.). В 1937 году исключили из партии за связи с Бухариным. В 1938 году арестовали. Обвинили во вредительстве. В 40-м приговорили к восьми годам. Освободился, снова арестовали. Выслали в Красноярский край. Вернулся в Екатеринбург, где и умер наконец своей смертью.
Мизенко (1935–1937 гг.). Много работал. В 1937 году арестован чекистами. На допросах признался, что занимался вредительской деятельностью. В 1938 году расстреляли. Через 20 лет извинились и реабилитировали.
Но я хотел рассказать не об этом. Первым городским бургомистром в 1751–1753 гг. был Иван Харчевников. Объездил всю Сибирь. В 23-м осел в Екатеринбурге. Сам Татищев дал ему 50 рублей на организацию торговли. Занимался торговлей, был поставщиком всего. В 23-м году по личному распоряжению де Геннина был выпорот за кабацкую драку с караульным драгуном. Судя по всему, Харчевников драгуну навалял. А в 23–25-м отрабатывал денежный долг в заводской каторжной работе. Торговал с башкирами, возил железные припасы в Москву. Нападали разбойники, отбивался. Все уважали. Уже после увольнения с должности его зять, Коробков, основатель и владелец Каслинского завода, разорился. И Харчевникова, как его поручителя, два года держали в челябинской тюрьме. Общими усилиями его оттуда вытащили. Зять построил ему дом в Бобровском, где он и жил до самой своей смерти. Симпатичный человек.
«Слушай, я тебе расскажу…»
Юле было двенадцать лет. Она украла жвачку в киоске. Ее поймали, родителей оштрафовали, а Юлю поставили на учет в детскую комнату милиции. Потом она исправилась. Хорошо училась, окончила институт, устроилась на работу, хорошо себя зарекомендовала и пошла на повышение. Но неожиданно вмешалась служба безопасности, и повышение зарубили. Выяснилось, что она привлекалась и до сих пор состоит на учете.
Ей было очень обидно. Мало того что карьера не сложилась, еще и все об этом узнали. А ведь десять лет уже прошло. И она мне говорит: «Ну, посмотрите, какая несправедливость. Я понимаю, что это самое начало моей жизни, и такой позор, я даже не знаю, как дальше жить. Такой стыд, такая неудача, и в самом начале».
Я вдруг говорю: — Слушай, я тебе расскажу: в 1942 году на Южном фронте было очень тяжело, прибыло пополнение. И в первом же бою один восемнадцатилетний вдруг бросил оружие, заткнул уши и побежал, куда глаза глядят. Его еле поймали, и военный трибунал приговорил его к расстрелу. Его должны были расстрелять перед строем, но обстановка была очень тревожная, поэтому его вывели несколько человек — прокурор, особист, представитель военного трибунала дивизии и врач. Поставили на краю воронки, выстрелили в него несколько раз, и когда он упал, врач зафиксировал смерть. Его столкнули в воронку и сапогами нагребли земли. Как-то закидали и ушли.
Через некоторое время солдатик ожил, сумел откопаться и пополз в расположение части. И на пути его оказалась землянка прокурора, и он туда скатился. Представляете, сидит такой прокурор и с чувством выполненного долга кушает тушенку, и вдруг на пороге возникает окровавленный покойник, которого он только что едва ли не собственными руками расстрелял и собственными ногами похоронил!!! Вой, конечно, крики, набежали все. Солдатика давай перевязывать. Все-таки ребенок совсем, 18 лет. Что делать, никто не знает, а добить никто не берется. Доложили председателю трибунала фронта Матулевичу. И тот распорядился: «Ввиду исключительности обстоятельств заменить расстрел сроком заключения, а всех исполнителей расстрела ввиду нарушений приказа и преступной халатности разжаловать и направить в штрафной батальон». Что и было исполнено. И никого из них не осталось в живых, потому что разжалованные штабные, как правило, погибали в первом же бою.
А бойца, когда немножко подштопали и подлечили в госпитале, в связи с нецелесообразностью и, видимо, невозможностью отправления в тыл также определили в штрафбат и отправили на передовую, где он принимал участие в самых жестоких боях, был ранен, выжил, вернулся в строй и дошел до Берлина. У него была медаль «За отвагу», «За боевые заслуги» и орден Боевого Красного Знамени. К концу войны у него уже выросли усы. И он всегда удивлялся тому, что его жизнь началась лишь с того момента, когда его расстреляли и закопали.
Через шестьдесят лет в родной деревне его именем назвали улицу.
Конецгорье
Когда-то, во времена колонизации Русского Севера, храмы ставили на местах древних зырянских, пермяцких, вогульских капищ. Выкорчевывали сами имена. И стояли по всему Северу села Преображенские, Вознесенские, Троицкие, Петропавловские…
Позднее концепция поменялась. Все поменялось. И запестрела карта Первомайскими, Октябрьскими, Комсомольскими, Ленинскими и прочими карломарксовскими… Метили территорию. Торопились. Все это не настоящее. Панически боялись кануть в небытие.
И на фоне этой безликости гладят душу и ласкают ухо высокие, полные значения Княжпогост, Гимручей, Пермогорье… Добрые Нюксеница, Фаленки, Мороморочка (!), веселые Хухрята и Мухрята и даже торжественная Высокая Плешь… От Архангельска в сторону Пинеги есть село Трепузово. Доброе название. С размахом. И еще Бабонегово. С уважением к женщине. А на въезде своротка и указатель: «Учебная база „Бабонегово“». Небось учат, как с бабами нежно обращаться. И еще там же село Конецгорье. По левому берегу Северной Двины есть Пермогорье, и, казалось бы, название ясно указывает на рельеф. Но мне представляется, что Конецгорье может означать, что горю конец.
