Порода. The breed - страница 130
И подошла к окну. За прозрачным стеклом слышались осенние голоса синиц – будто спицы звенят в чистом холодном воздухе. А может, это снуют небесные веретена, свивая золотые нити судеб… Внизу Москва-река нежится в солнечном свете: вот и встала заря моей новой жизни. Под мостом, на сером граните, играет тонкая сеть солнечных лучей. А в ней трепещет пойманное счастье. Да, я поймала его. Словила, как борзая – зайца. Вот оно, мое счастье – там, на диване у окна, на старом турецком ковре, спит, спит безмятежно.
Новая жизнь потекла, однако, по вчерашнему плану. Ах, не вливайте вино молодое в мехи старые – да что ж поделаешь!
Первым позвонил из питомника Тарик: что-то не спалось ему на зеленом сукне письменного стола в лабораторном домике Ботсада. Появилась с продуктами Валентина. Сделала строгое лицо, выражая невесть откуда свалившемуся Сиверкову должную степень заслуженного недоверия. И осуждения. Бродяжничать – это сколько угодно, - говорили ее поджатые губы и чуть вздернутый кончик божественного носа, - а вот играть чувствами молодой женщины – недостойно. Мы мужчин знаем. Безобразие это все. – И обращенный ко мне серьезно-сочувственный взгляд - поверх овощей, поверх ножа, в опытной руке домохозяйки измельчающего морковь в салатную крошку, - наставлял: «Не верь, не верь ему, бедняжка!»…
Путешественник же, посланный на Плющиху за напитками, орешками и соками, вернулся, и пришлось для спокойствия выпить – шампанского, конечно. Валентина пить не могла: предстояла дорога в Шереметьево – и холодно резала все подряд. С усмешкой сожаления смотрела она на нас. Углубленно, сосредоточенно - в себя: что-то будет?
Все теперь зависит от Ричарда, - думала я. Как-то он примет… Все-таки наверное я ему так и не обещала – ничего, кроме охоты. Энн – да. Энн я обещала – бумаги. Но с ними не вышло. Все зависит теперь от Ричарда – но и от Беаты, конечно. Как-то она справится?
И вот пробил час, и приблизился гул, будто надвинулась гроза, а не самолет из Хитроу. Там, за стеклом, где-то еще в глубинах заграницы, показались, неотвратимо наступая, первые прилетевшие. Незнакомцы – черные, белые, желтые, женщины и мужчины, дети и старики – выходили из-за стекла, неторопливо переговариваясь, смеялись, устремляясь к встречавшим.
Валентина стояла рядом. Косточки ее крупной руки на блестящей перекладине ограды побелели от напряжения. И сама она сжата, как пружина. Даже кончик божественного носа замер в неподвижности. А знакомых фигур все нет. Кажется, этот самолет привез половину жителей Британских островов, и все они уже успели раствориться в московских толпах… Вурлаков шмыгает носом, выходит курить, возвращается. Поток прибывших рейсом из Хитроу превращается в тонкий ручеек.
Только чтобы хлынуть снова. Вон они: сверкающая синими глазами, черными волосами, алой помадой Мэй – смеется, машет рукой, и сапфиры в кольце сияют, как Сириус, голубая собачья звезда. Пока не разобрать, что она кричит, но переливы голоса уже долетают. Вот – рядом с ней – а, какой ужас! – вот Ричард: серьезный, бледный, собранный… Он смотрит, смотрит сюда. Все. Нашел. Я съежилась – и вновь распрямилась. Помахала. Теперь он глядит, не отрываясь. Но следом за ним – Джим, чуть заметно прихрамывает и безмятежно улыбается в усы: твидовый пиджак, плисовые штаны, все как обычно. Трое прочих: Пам – орлиный нос и взгляд, рыжая прядь под охотничьей шляпой с сизым петушьим пером. Белокурые пружинки кудряшек Пат, темно-синий дипломатический костюм страшного мистера Пая… Что-то он раскраснелся – ну конечно, в кармане фляжка… Отчего ж не приложиться к ней прямо сейчас? И мистер Пайн прикладывается.
Шаг вперед – и меня обнимает Мэй. А за руку берет Ричард. Мэй смеется мне прямо в лицо. И целует. А Ричард… Ричард смотрит мне в глаза. Миг - и лучи из его светлого взгляда куда-то пропадают. Уходят. И лицо становится – как у всех. Он отворачивается. Еще держит мою руку – и вот отпускает. Просто роняет свою.
- Валентина, - говорю я . – This is Richard, my friend and May’s neighbour.
Так начинается процедура представления. Валерочка, лишенный языка и, следовательно, права слова, исподлобья уставился на Пам. Она отвечает невозмутимым взглядом из-под сени петушьего пера. Джим деликатен и мягок. Мистер Пайн шутит слишком резко, чтобы выглядеть вполне уверенно – что ж, он наконец в России, и это впервые в жизни. Пат вытирает слезы волнения. Мэй тоже.
Погрузка и рассаживание занимают время. Вурлаков сквозь зубы отдает приказания. А Ричард отводит меня в сторону. Я прислоняюсь к стене. Она холодная. Шумят турбины, и видно, как, опираясь на прозрачный воздух, приземляются и взлетают серебристые сигары с крыльями.
- I knew it, Anna. I just somehow knew it, all the way. That is the reason I could seem to you too sure… Too simple, probably. I tried to assure myself it was possible – but I really knew it could not be. I suffered so… I tried to hope – until the last moment. Well, that is that. It’s me who is to blame, not you, dearest. I quite understand. So you should not worry much. Be happy here – or try to be… My wild Russian love, my dream, my elf… I hoped it would somehow come true. Somehow… Well, it hasn’t. Anyway…We shall hunt together, shan’t we?
Прижимаясь лопатками к холодной стене, я заставляю себя внимательно слушать. Беспощадна женщина, влюбленная в другого. Да, неловко, да, стыдно, - не более. Только бы скорее отделаться. Скорее бы они все уехали. Вот и завтра еще целый день… А эта охота – какое счастье, какое веселье – если б только без них... Валентину еще можно было бы взять, да и то… Кстати, где она? Нет, надо сосредоточиться. Вдруг да получится, как говорит Ричард? Чем черт не шутит?
Божественный профиль Беаты четко впечатан в рамку окна ее красного «гольфа». И Ричард послушно, безучастно садится рядом. Все по плану. Лишнее такси с багажом пристраивается в хвост двум нашим машинам. Впереди на белом жигуле Варлаков. За ним рулит Валентина. Ричард молча смотрит перед собой. Мэй, щебеча и наслаждаясь, курит свои «Silk Cut».
