Порода. The breed - страница 5
- Да я вообще ничего не понимаю. Другие будут читать и тоже не поймут. Тираж не раскупят. Докучаев денег не даст. Смотри, Валер, - тут я решила действовать уговорами, - специалистов мало, сборник популярный, ты хочешь объяснить на пальцах, сравниваешь собаку с человеком, от этого все только запутывается, становится непонятно.
- И что тебе непонятно?
- Ну, я думаю, есть ведь десять заповедей, и...
- Да это для дураков, твои десять заповедей. Ты их хоть назвать-то можешь? Ничего ведь, небось, сама не помнишь!
- Не в этом дело, - я, к своей досаде, действительно не могла вспомнить почти ничего. В голову лезли “не убий” и “не укради”, с трудом всплыли “не солги” и “не пожелай жены ближнего своего”, что казалось под пристальным Валериным взглядом уж полной чепухой. Я попыталась аргументировать на личном примере:
- Мне постоянно и есть хочется, и спать, а я этого почти не делаю. Докторскую пишу. Вот уж чего не хочется! Ненавижу просто.
- А ты не пиши. Глупости все это. У тебя просто фрустрация. А про фрустрацию в десяти заповедях нету. Вот книжка выйдет, денег с Докучаева слупим, съездишь куда-нибудь, выспишься, отъешься, тогда сама смеяться будешь над своими заповедями с диссертациями.
- А вдруг у Докучаева уже другая потребность, чем книжку нашу издавать? Да и не хочу я никуда. И ничего уже не хочу вообще.
- Вот это и есть фрустрация. Первый признак - когда кажется, что ничего не хочешь. На самом деле у тебя полно потребностей, и все нереализованные, и надежды нет. Потому и ощущение, что не хочется ничего.
- Извини, а надежда - это что? Тоже потребность?
- Потребность. И “бог” твой - тоже потребность. Типичная.
- Ты что, правда думаешь, что Бог - потребность? А что тогда не потребность? Вера, надежда, любовь - все потребности?
- Молчи, женщина, - сказал наконец Андрей, которому стало уже невмоготу. - Давайте чаю лучше выпьем, а то спать хочется.
- Вот видишь, - воскликнула я торжествуя, - ему спать хочется, а он чаю предлагает выпить!
- Лучше водки, - предложил Валера. - А то и у нас фрустрация наступит. Она опасная очень.
- Знаешь, как Белинский ответил Тургеневу, когда они проспорили всю ночь, забрезжил рассвет, а Тургеневу позавтракать захотелось? Неистовый Виссарион сказал: Иван Сергеич, мы еще не решили вопрос о существовании Бога, а вы уже хотите есть! - злобно продолжала я. - Ну и где тут твоя потребность?
- Водки надо выпить, вот что, - упорствовал Вурлаков. - Давай, доктор Сиверков, вали-ка на Плющиху. И закусь прикупи. Деньги вот... возьми. А Белинский твой, Анна, был чахоточный. У них все сикось-накось с потребностями. Сейчас выпьем, пожрем, вот и силы будут. Так поскорей с редактурой и завяжем. И время сэкономим, а то мне на дрессировку скоро пора.
За бутылкой “Абсолюта” (уже роскошь по нашим временам, а тогда вполне возможный вариант) удалось прийти к консенсусу.
- Валер, давай про людей выкинем, а про собак оставим, - предложила я. - Статья ведь в самом деле гениальная!
- Да брось ты, - заскромничал Валера, - гениальная! - Это слово он произнес с явным удовольствием. - Скажешь тоже!
- Совершенно гениальный текст, - убежденно подтвердил Андрей, по-видимому, не замечая моего удивленного взгляда, - онивсе просто попадают!
Кто, собственно, эти “они”, мне было не вполне ясно - видимо, какие-то невежественные косные недруги, окопавшиеся во враждебных лагерях собачников и дрессировщиков. Онии должны были почему-то попадатьот статьи про потребности, подобно тараканам, недавно попадавшим от аэрозоля в моей кухне. Слабый запах инсектицида еще сохранился; он-то, наверное, и навеял Андрею это слово. Впрочем, уточнять, кто же эти они, я не стала, чтобы не вызвать лишних язвительных выпадов против персоналий в бушующем мире отечественного собаководства, не задерживать Валеру и поскорее остаться с Андреем. Последний, к моему огорчению, был, кажется, вовсе не прочь продолжить профессиональные беседы с коллегой. Нельзя сказать, чтобы моя симпатия к Валере от этого увеличилась.
- Ну, Сиверков, пошли, - сказал наконец этот садист (тут я заподозрила, что он действовал совершенно осознанно). - Новую дрессировку покажу. Может, под дога поставлю. Или под бультерьера даже. Есть у меня в сегодняшней группе один беленький такой. Неплохой зверек! Щиплет!
Это был тонко рассчитанный ход: бультерьеры тогда только появились в Москве, и Андрей, как многие не вполне уверенные в себе, избалованные и неагрессивные мужчины, питал к ним страстный интерес. Понятно, что искушение быть фигурантом в схватке с белым бультерьером не оставило мне никаких шансов. Я расценила это как низменную месть Валеры за “потребности”. Коллеги вместе вышли в зимние сумерки. Я смотрела в окно. Странно все это. И Андрей… «Я странен, а не странен кто ж?» - вспомнилось мне. А вот сам Андрей вспоминался с трудом. Так – неуловимый очерк губ – капризных, подвижных… Перемены позы, ракурса, выражения – непрерывные, резкие… Все моментально, мгновенно: жест, мимическая гримаса, появление из ниоткуда, исчезновение в никуда…
Информация для английской “Dog World”, как и все плоды нашего писательского альянса, вызревала мучительно и долго.
- Ну ты, это, Анна, напиши, понимаешь... Ну это, в общем, - поняла? - весело приступил к делу Валера, когда мы выпили по чашке чаю. - Ну, это!
- “Группа русских ученых...”...?
- Во! Группа! Русских! Ученых! То, что доктор прописал!
- А дальше что?
- Ну есть у нас... Это, в общем... Ну есть, напиши...
