Топот балерин - страница 13
В общем, не ноги — а готовое учебное пособие для студентов медицинского вуза.
Шестьдесят лет — всё-таки не шутка…
* * *
Шестьдесят лет — не шутка. В старости тело становится в тягость. Кажется, ещё вчера бегала в поисках бюстика «пуш-ап» без бретелек — а сегодня, повертев, его вовсе откладываешь.
Совсем недавно примеряла сапожки на десятисантиметровых тончайших «гвоздиках» — и по пять кварталов цокала как козочка. Сегодня с трудом натягивала широкую (чтобы не натёрло косточку) обувь на плоской подошве.
Да и перед кем красоваться, господи? На бесплатных компьютерных курсах, куда Алёна недавно записалась, одни древние бабки.
Приходит белый и лёгкий, как куриная пушинка, старичок — бывший агроном из Ярославской области. В чём душа — а ему, ни жить, ни быть, нужно написать мемуары и послать в Москву, в сельскохозяйственную академию. Говорят, уже накропал два тома, с иллюстрациями и фотографиями.
Смех и грех, о чём мемуары-то? Об усовершенствовании конной сеялки в колхозе «Светлый путь» в 1924 году? Или о борьбе со злостными вредителями полей Нечерноземья — сусликами, путём затопления нор водой из бочек?
Дедуля грызёт пластмассовыми челюстями науку «ворда» и электронной почты.
Прочих курсанток учат разному: записываться через Интернет на приём в поликлинику, платить «коммуналку». Кто-то ищет сайты по цветоводству, кулинарии и вязанию макраме. Кто-то хочет говорить по скайпу с обожаемыми внуками.
У Алёны нет ни огорода, ни детей, ни внуков. На всю жизнь хватило шумных, как галчата, детей в садике. Сорок лет отбарабанила воспитателем. Сорок лет, каждый год группа в тридцать оголтелых галчат — ну-ка, посчитайте.
Но, как вышла на пенсию, сиднем сидеть в четырёх стенах — тоска зелёная. Пошла было в ветеранский кружок при ЖЭКе: пить чай с уценёнными каменными пряниками и зубодробительными карамельками. Надеть тяжёлые, пыльные, ещё с брежневских времён, сарафаны и петь, с подвизгом, скабрёзные частушки:
— Посоветуйте мне крем,
Чтоб омолодиться,
Выглядеть на 25,
Снова полюбиться!
Дед гармошку подхватил,
Бабку в пляску потащил.
Эх, ножкой о пол стукну
И два раза пукну!
А на следующий день к ЖЭКу подъехал громыхающий пустой и местами где-то ржавый автобус.
Оттуда вышли незнакомые люди. Пошептались с жэковской начальницей и повезли кружковцев в лес. Как выяснилось: на ознакомительную экскурсию в частный дом престарелых.
К их приходу подготовились. Проветрили в коридоре, побрызгали освежителем. В каждой палате на тумбочке — ваза с яблоками, виноградом, бананами.
Смотрится уютно и мило, создаёт впечатление заботы, хорошего ухода. Но, учитывая, что старики беззубые, а то и вовсе питаются через трубочку — ну очень актуально.
Алёна незаметно потрогала фрукты. Пластмасса, муляжи!
В другой четырёхместной палате навстречу радостно вскинулась кругленькая сиделка:
— А мы тут с бабусями газетки читаем! Девять некрологов уже прочитали, да, бабуси? Столько знакомых нашли, Царствие им небесное.
— Ну, Раи-иса Ефремовна, — директор укоризненно всплеснула руками. Сделав плачуще-страшные глаза, дёргала мышцами лица, шевелила бровями, энергично кивая в сторону сиротливо, испуганно столпившихся, как цыплята, экскурсантов.
Бесплатно, в виде бонуса, покормили обедом. Щи, серая каша с котлетой, компот. На каждом столе в вазочке — ромашки. И не трогая, видно — тоже пластик.
— Милости просим, милости просим, — ворковал высыпавший на крылечко персонал. А за лобовым стеклом автобуса — табличка: «Заказной. Кладбище». Забыли убрать.
Бегом, бегом из этого страшного места. И из ЖЭКа. Рано ещё списывать себя со счетов.
* * *
Однажды Алёна увидела на стенке остановки трепещущий беленький листок. На листке — приглашение всех желающих пенсионеров в районную библиотеку, бесплатно поучиться компьютерным азам. А Алёна тогда уже прослышала про электронные книги.
Ей рано нравились романы,
Они ей заменяли всё.
Она влюблялася в романы,
И Ричардсона, и Руссо.
Это Пушкин почти об Алёне сказал. Она запоем читала: конечно, не Ричардсона и Руссо. В советском прошлом любовные романы как-то не поощрялись.
Если любовь — то строго дозировано. Одна четверть — шуры-муры в стогу сена, три четверти — производство, заводские цеха и колхозные фермы, общественное горение.
Разве что в «Иностранке» сквозь частый гребень цензуры проскальзывали амурные сочинения с налётом эротики.
Из родного Алёна жадно поглощала «Вечный зов», «Угрюм-реку», «Тени исчезают в полдень».
Там верхом разнузданной чувственности и сексуальности считались примерно такие сцены. Героиня-доярка в бане перед запотевшим осколком зеркала снимала с себя грубую льняную рубаху и медленно оглаживала тугой округлый живот и крутые крестьянские, налитые бабьей мощью бёдра.
Взвешивала ладонями тяжёлые груди, истосковавшиеся по жадным горячим, обветренным мужским губам… И думала: «А я ещё ничего, в соку».
Сейчас библиотеки, конечно, забиты романами. Но, во-первых, Алёна их всех давно перечитала. А во-вторых, их в руки-то взять страшно.
Читательницы пользовались книгами как мухобойками, ставили на них липкие стаканы с чаем, замусоливали и загибали уголки страниц. Между страницами попадались хлебные крошки, волосы, перхоть и обкусанные ногти.
Однажды Алёна взвизгнула и с отвращением швырнула книгу, которой кто- то попользовался вместо носового платка! Долго брезгливо отмывала и оттирала в ванной руки — и на всю жизнь зареклась ходить в библиотеку.
