Перерыв на жизнь - страница 78
стенкам черепной коробки. Гера упирается ладонями в холодную стену, без движения, без лишнего вздоха переживая свой
личный апокалипсис. Армагеддон внутри. Шторм по самой высшей шкале. И никак ему пока не удается выбраться из ловушки,
в которую сам себя загнал. Подходил к ней ближе, поначалу испытывая лишь извращенное желание увидеть кровь на своих
руках, а сегодня зашел внутрь и лязгнул замками, упиваясь уродливой красотой состоявшейся мести и силой своей ярости.
Дошел до пика. Угодил себе по полной. Теперь нутро рвет на куски. От слов, что услышал от насильника, от всей грязи, что
протащил через себя, узнав об этих подробностях.
Что бы ни делал, какие неблаговидные и страшные поступки ни совершал в прошлом, никогда он не пропускал это через себя,
никогда не поддавался жарким чувствам. Никого и ничего не пускал в свое сердце — резал воздух на расстоянии вытянутой
руки, упрямо и цинично храня свои истины. Ничем не дорожил, ничему не придавал значения. Избавлялся от всего так же
легко, как приобретал, не считая своих потерь. Не грустил — до боли, не радовался — до восторга. Не кричал в голос, хотя
всегда знал, что задушенный внутри крик все равно когда-нибудь найдет выход. Сейчас переполнен. Забит по самую глотку.
Еле втягивает в себя воздух, потому и скрывается в ванной на первом этаже, чтобы уйти от всего. Запирается в четырех
стенах, судорожно желая на какое-то время оглохнуть и ослепнуть — не видеть Ее глаз, из которых вот-вот польются слезы,
не слышать срывающегося, полного отчаяния голоса. У него нет сил, чтобы ее успокоить. А найдутся ли? Найдутся ли силы?
Их нет, чтобы помыться. Устал. Смертельно устал.
Неожиданно внутренний жар сменяется ледяным ознобом, Гергердт вырывается из тревожного бреда и, словно
освободившись от невидимых пут, начинает жадно дышать, заодно сглатывая воду. Его охватывает зловещее спокойствие,
лихорадочные мысли отпускают, и сердце, до этого тяжело колотящееся в груди, пропускает удары, бьется ровнее,
ровнее…
На миг чудится, что все это не с ним происходит. Удивительно, как только смог поддаться такой слабости. И все эти мысли не
ему принадлежат — кому-то чужому из другого мира. Артём Гергердт не может так думать и так чувствовать. Ему нельзя.
Все чужое — мысли, чувства. И женщина, с недавнего времени поселившаяся в его в квартире, — тоже чужая. Ее здесь
быть не должно.
Вытянуть бы себя из этой воронки, вернуться к своей неинтересной, враждебной жизни, да не знает он такого средства.
Алкоголь? Сигареты? Другая баба?
Эти странные ощущения захватывают его в плен лишь на несколько секунд, а точно вечность проходит, прежде чем Гергердт
находит в себе силы оттолкнуться от стены и выйти из душа. А выходит словно в другой мир. Где двигаться тяжелее и думать
невозможно, где сам себя ловит на неуверенных движениях — уже натянув джинсы на мокрое тело, хватает полотенце,
чтобы обтереться. И отбрасывает его, конечно же, в том же легком ступоре выходя из ванной и возвращаясь туда, где
некоторое время назад оставил Раду.
— Оху… — сдерживает чуть не сорвавшийся с языка мат, отклоняясь от летящей в голову тарелки, — а вечер обещает быть
томным. Не знал, что ты такая темпераментная. И меткая. — Обходит гору битого стекла.
Интересно, в шкафу осталась хоть одна целая тарелка?
— Ты его чуть не убил! При мне! Или убил? — орет Рада. — Хоть бы дождался, пока я уйду! А потом бы делал свои «дела»!
— Прекрати! — забирает из ее рук кружку, которую, она, вероятно, тоже куда-нибудь сейчас запустит. — Иди в спальню!
— Не пойду я никуда! Может ты и баб насиловал? Ради таких своих «дел»! Может, у тебя и такие «дела» были? — истерично
выкрикивает, не задумываясь о смысле брошенных в пылу слов.
Гера жестко хватает ее за плечи, встряхивает так, что у нее клацает челюсть, закрывает ей рот ладонью.
— Замолчи, слышишь? Замолчи! Пока не наговорила того, о чем завтра будешь жалеть! Пока я не сделал того, о чем потом
буду жалеть! Я тебе сказал, чтобы ты ждала меня дома! Я тебя просил ждать меня дома! — переходит на крик, и у Рады
закладывает уши. — Отправляйся в спальню! Иди в спальню, я сказал!
Он протаскивает ее мимо барной стойки, огибает колонну и швыряет вперед к лестнице. Рада, направленная вперед его
рукой, взлетает на первые ступеньки и хватается за перила.
Ей не нужно ждать до завтра, чтобы пожалеть о том, что именно проорала Гере, совсем себя не контролируя. Она уже
жалеет. И не только о тех гадких словах, а обо всем, что случилось этой ночью. Что поехала за ним, а не подождала его в
холле или в машине! Что стала ругаться и выводить Гергердта на разговор! Что перебила кучу посуды!
Ее просто сорвало от его безразличия. Она не поняла, что между ними происходит, а он ничего не сделал, чтобы хоть что-то
объяснить. Вот и стала глупо бить посуду, с усердием вымещая на ней свою злость. Сначала случайно вышло — задела
стоявший на краю стола бокал из-под вина, — а потом намеренно. Выгребала из шкафа все, что попадалось под руку, и
бросала на пол, с извращенным удовольствием наблюдая, как стекло разлетается на мельчайшие острые осколки. Казалось:
так ей станет легче. И остановиться не могла, точно кто-то управлял ее руками и разумом, руководил ею, лишив воли.
Проводив Дружинину взглядом, Гергердт закрывает лицо руками и со стоном выдыхает воздух в раскрытые ладони. Ведет
пальцы вверх, убирая волосы со лба. Крепко зажмуривает веки и замирает на месте, ослепленный вспышкой ярости и на
