Его любимая кукла - страница 48

– Я слышала, твоя… женщина… ушла.

И откуда только она знала это? Следила за его домом, чтобы знать, кто и когда входит сюда и выходит? Нелепо даже предположить такое. Слишком большая честь для него.

– И? – уточнил кратко.

– Я подумала, что… – она подошла ближе, присев перед креслом, в котором он сидел. Гордая Анна у его ног – о таком он прежде не мог и мечтать. А теперь это не порождало внутри ничего, кроме одного желания – чтобы она поскорее ушла. Но этого делать Анна как раз и не собиралась.

– Ты прости меня, – заговорила она снова. Робко, неуверенно. Такой он видел ее только раз – когда просила у него крупную сумму денег. И причиной тому был страх, что он откажет. А он не мог отказать. Он никогда и ни в чем не мог ей отказать. Раньше.

– Прощаю, – сказал легко и безразлично. – Можешь идти.

– Рома, я… ты знаешь, я за все поплатилась. Он бросил меня, едва встав на ноги. Наверное, это кара за то, как я поступила с тобой.

Он не понимал, зачем ему знать все это теперь. Теперь, когда ни одно ее слово не имело ни малейшего значения.

– Мне жаль, – ответил он и это было вполне искренне. Она уничтожила его, но он никогда не желал ей зла. Просто не умел. Даже тогда, когда она ушла, не оглядываясь, получив от него необходимую сумму. Немалую сумму, которая была нужна на операцию ее любовника. Того, с которым встречалась ещё до того, как вышла замуж за него, Романа. Того, ради которого пошла на этот брак, терпела противные ей прикосновения и ненужное обожание. Что такого было в том мужчине, что ради него Анна была готова на подобное? И чего не хватало ей в нем? Чего не хватало и той, другой женщине? Почему раз за разом он оказывался на обочине собственной жизни, выброшенный, использованный, разбитый?

Наверное, все это отразилось на его лице. Потому что Анна неожиданно обхватила его колени, вцепившись пальцами в тонкую ткань брюк, словно он мог встать и отбросить ее от себя. И была в этом недалека от истины – именно это и хотелось сделать ему сейчас. Стряхнуть ее с себя, как пепел пережитого, который не было никакого смысла ворошить.

– Послушай, – заговорила она быстро, словно почувствовала, что его терпение на исходе. – Я поняла, но слишком поздно, что ты значил для меня. Что никто меня не любил так, как ты. Что мне… не хватает тебя. Что не могу тебя забыть.

– Дай угадаю, это просветление снизошло на тебя после того, как твой любовник тебя кинул? – криво усмехнулся он.

– Ты не веришь, – прошептала она. – А это правда. Я миллион раз пыталась поговорить с тобой…

– Ты опоздала, моя дорогая. Опоздала в тот самый момент, как вышла отсюда, довольная тем, как развела меня на деньги. Прекрасно зная, что я не попрошу ничего назад.

– Прости, – в ее глазах блеснули слезы. Великолепная актерская игра, которой он готов был аплодировать стоя. Если бы мог себе это позволить. – Разреши мне остаться…

– Зачем? – спросил он жёстко и, впившись в ее плечи, поднял рывком с колен и притянул ближе к себе, обхватив пальцами за подбородок. – Надеешься, что я скоро сдохну, оставив тебе наследство? Как это было бы удобно для тебя, правда? Наверняка думаешь, что в этот раз тебе будет даже легче, потому что я не смогу тебя трахать? Ошибаешься, Анна, – он отчеканил ее имя, разбив его по слогам. Когда-то два этих звука стали для него тождественны звону колокола. Сначала – праздничному, когда она стремительно ворвалась в его жизнь, а затем – погребальному, когда из нее ушла.

– Ошибаешься, – повторил хрипло. Ее губы, густо накрашенные красной помадой, были совсем близко от его рта. И сейчас было бы так просто взять то, что она ему сама предлагала. Позволить себе забыться. Затереть в памяти одной женщиной – другую. Забить лёгкие ароматом Анны, отравить себя снова ее забытым вкусом.

Да, она была близко. Дышала прерывисто, ожидая, что он станет делать. Роман скользнул языком по ее губам, рассчитывая почувствовать… что? Он и сам не знал этого точно. Но не ощутил ровным счётом ничего.

– Готова трахаться с инвалидом? – выдохнул он ей в губы и резко наклонил ее голову вниз, к своему паху. Потянулся к пряжке, чтобы расстегнуть ремень на брюках.

Она не сопротивлялась. Покорно уткнулась лицом в его ширинку, готовая безропотно дать то, что он требовал. И вид ее темноволосой головы между его ног стал последней каплей.

– Убирайся! – буквально выплюнул он с презрением и оттолкнул ее от себя. На ткани брюк осталось красное пятно – там, где ее губы касались его ширинки. И это не вызывало в нем ничего, кроме омерзения. – Уходи, – повторил, видя, что она не двигается с места, только смотрит на него растерянно. И выносить это не было никаких сил. – Это не нужно ни тебе, ни мне, – добавил он устало, отворачиваясь от нее, но по-прежнему чувствуя ее присутствие в комнате. – Вон! – рявкнул со стремительно накатившей злостью и только тогда услышал, как за ней закрылась дверь.

Анна ушла, но оставила после себя кучу растревоженных мыслей, которые жалили его, лишая последних сил. Уронив голову на руки, Роман в очередной раз задался вопросом, за какие грехи на него валилось все это дерьмо просто беспрерывным потоком? И будет ли хоть когда-нибудь этому конец? День, когда он сможет дышать спокойно. Без этой черной дыры в груди, без боли слева, без попыток спрятаться ото всего, что причиняло муки. Он спрашивал себя об этом раз за разом и с какой-то фатальностью понимал: не в этой жизни. Хотя, быть может, однажды он излечится и от второй своей болезни на букву «А», как сейчас ничего не испытывал при виде первой. Вот только куда деть инвалидность собственной души – не знал. Знал только, что как бы ни заросло, как бы ни затянулось – прежним не будет никогда. И жить с этим – самая тяжёлая задача.