По ту сторону от тебя - страница 153

Я же хотела сделать именно это: специально отрезать, подвести черту, не оставить выбора. Я думала, что станет легче, но временная анестезия была слишком короткой. Теперь я понимаю, что на самом деле никогда не хотела причинить ему боль, не так, не таким образом. Я была на его месте. Я слишком хорошо знаю, что это такое. Я могла простить многое, но иногда пределы любого всепрощения заканчиваются, и ты понимаешь, что больше не получится, не склеится и не наладится. Я перестала верить ему, в моем сердце поселился страх и ушла уверенность в том, что он – моя крепость и опора. Это похуже измен, похуже лжи. Не исправить и не залатать.

– Мне жаль, что ты это видел, – произношу я тихо. И уже в следующее мгновение оказываюсь впечатанной в стену. Он грубо и больно обхватывает мои скулы, впиваясь пальцами и испепеляя своим гневом. На меня накатывают волны его горечи и боли. Я уже не пытаюсь понять, что им движет. Это человек-вулкан, который выглядит несокрушимой скалой, а потом взрывается, заливая все вокруг огненной лавой и посыпая пеплом.

– Тебе жаль, сука? – рычит Солнцев. – Я заплатил сто тысяч долларов за удовольствие полюбоваться, как моя жена трахается с другим. Ты все еще хочешь, чтобы я проникся к тебе сочувствием? Сколько еще любителей халявы явится ко мне, чтобы вымогать деньги за порнушку с твоим участием?

Я с замиранием сердца смотрю в сверкающие ненавистью глаза. Чувствую себя беспомощным кроликом, парализованным ужасом.

– Я больше не твоя жена, – произношу я, превозмогая страх, хотя голос дрожит. – И я не отобрала у тебя дочку, когда узнала, что ты продолжаешь свои шашни с рыжей шлюхой Рамзановой. Я никогда бы не опустилась до личной мести через ребенка.

– Конечно, нет, – ледяная усмешка раздвигает его губы. – Ты сделала лучше, бросив Еву, поскакала раздвигать ноги перед своей великой любовью. И как? Понравилось тебе, Маш?

Во мне что-то болезненно натягивается, а потом срывается, и я теряю ощущение реальности происходящего. Мне нужно перестать дрожать перед ним, научится давать сдачи, быть сильнее, увереннее, тверже.

– Ты же сам все видел, – переступив через инстинкт самосохранения, с вызовом заявляю. – Хочешь устного подтверждения?

– Я убью тебя, Маш, – неожиданно спокойно произносит Солнцев. Его серые глаза смотрят в мои целую вечность. Я вижу в них опадающий черный пепел наших разбитых надежд, сожженные страницы прошлого, осколки разбитых сердец. Мне хочется плакать, кричать, ударить его, отхлестать по щекам, обнять и просить прощения. – Что ты делаешь, дура? – спрашивает он, и каждое слово проникает в мое сердце. – Чего тебе не хватало? Разнообразия захотелось, на подвиги потянуло? Как тебе приключения, Маш? Дух захватывает? Весело тебе? Я устрою еще круче. Американские горки. Готова?

– Дима, дело даже не в нас. Мы должны сейчас думать о Еве, – упрямо возвращаюсь я к вопросу, который сейчас беспокоит меня больше других. Я гоню прочь тревожную уплывающую от меня мысль, которая настойчиво возвращается, переполняя меня острой душевной болью.

– Я передумал. Никакого соглашения. Пошла вон отсюда, – как хлыстом ударяет меня его безжалостный непримиримый тон, который не оставляет ни малейшей надежды на то, что он передумает.

Солнцев резко отпускает меня, отшвыривая меня в сторону. Он никогда раньше не говорил и не обращался со мной так грубо.

– Дима, дело не в наших обидах. Еве нужна мать, – потирая места, где больно впивались его пальцы, снова пытаюсь воззвать к здравому смыслу этого сумасшедшего.

Солнцев не смотрит на меня, ничего не отвечает. Его мрачная фигура вызывает во мне огромное количество противоречивых мыслей, ощущений и страхов. Я смотрю на рассыпавшиеся по полу фотографии, и он тоже.

Три месяца назад в этой гостиной Дима с таким же хладнокровным выражением в глазах, как сейчас, стрелял в человека, перепугав меня до смерти. Но сейчас, когда я лишилась всего, что по-настоящему было мне дорого, я больше не боюсь. Что бы ни случилось дальше, хуже уже просто быть не может.

Но я так часто ошибалась, прибегая к подобной мысли. Каждый раз, когда казалось, что это край, становилось хуже, еще хуже…. Я больше не могу, но должна бороться.

– Скажи… чего ты хочешь, Дим? – спрашиваю я безжизненным уставшим голосом, поднимая на него взгляд. На напряженных скулах играют желваки, мышцы и плечи напряжены, и все в нем кричит об опасности. – Что я должна сделать, чтобы ты успокоился и позволил мне воспитывать Еву? Быть с ней рядом, смотреть, как она растет. Мне на колени встать? Умолять тебя? Что?

– Ничего, – Солнцев отрицательно качает головой, снова опуская взгляд на фотографии под своими ногами. Выражение его лица бесстрастно, только линия скул напряжена до предела. – Ты уже наворотила дел сполна.

И что-то такое проскальзывает в его последней фразе…. Боль, горечь, разочарование, бессильная ярость, сожаление. Я смотрю, как темные волосы падают на высокий лоб, как раздуваются от сдерживаемого гнева его ноздри и сжимаются губы. Он не такой бесчувственный и сдержанный, каким хочет показаться.

Все, что мы сейчас говорили – было отражением нашей злости. Я должна попробовать сказать ему правду.

– Мне стоит объяснить, почему я уехала. Даже, если ты не хочешь слушать. Я все равно скажу…. После того, что здесь случилось. Когда Рамзанов погиб на моих глазах, я больше не могла с тобой жить. Ты можешь говорить, что угодно, но я знаю, почему ты стрелял на самом деле.

– Почему же, Маш? – холодно спрашивает он, поднимая на меня проницательный взгляд.

– Ты не хотел, чтобы информация о романе с его женой разрушила твою карьеру.