Закон Моисея - страница 26

Но законы существовали. И правила тоже. Законы природы и законы жизни. Законы любви и законы смерти. И когда ты нарушаешь их, наступают последствия. И нас с Моисеем, как и целый поток обреченных влюбленных, что ушли до нас и что придут на смену нам, касались эти законы, неважно, придерживались мы их или нет.

7 глава 
Моисей  

Даже запах был опьяняющим. Это вызывало головокружение и усиливало грохот в голове и тяжесть в груди. Яркие всплески красного и желтого, водоворот серебристого, полосы черного. Мои руки летали, распыляя и перемещаясь, поднимаясь вверх и смешивая. Было слишком темно, чтобы разглядеть, действительно ли я создал то, что видел в своей голове. Но это не имело никакого значения. Не для меня. Но это многое значило для девушки. Девушки, которая нуждалась в ком-то, кто видел ее. Чтобы я нарисовал ее картину, показал бы миру ее лицо. И затем, может быть, она бы ушла.

Я периодически видел ее, начиная с середины лета, с той ночи на родео, когда нашел связанную Джорджию и отвез ее домой. Именно тогда я начал замечать Молли. Она написала свое имя жирными курсивными буквами. Я видел это имя на тесте по математике.

Она показала мне тест по математике — кто бы мог подумать, — вверху которого стояла резко очерченная отметка «отлично». Я подозревал, что она гордилась этим. Или когда-то гордилась. Прежде.

Молли была немного похожа на Джорджию — со светлыми волосами и улыбающимися глазами. Но она показывала мне вещи и места, которые ни о чем не говорили мне, такие, как математический тест. Подсолнухи, растущие вдоль дороги, по которой я никогда не ездил, беспокойное небо и капли дождя на окне с занавесками в желтую полоску, руки женщины и идеально подрумяненный яблочный пирог с умело выпеченной верхней корочкой.

А затем мой рисунок осветился откуда-то сзади — два луча фар пролили свет на туннель. Я бросил баллончик, который держал в руке, и соскользнул вниз по наклонной бетонной стене. Баллончики с краской, подвешенные на самодельном поясе, ударялись о мои ноги и лязгали друг о друга, как цепи, когда я бежал.

Но огни преследовали меня, заключая в ловушку между двух лучей света, и я споткнулся и упал. Баллончики болезненно врезались мне в живот и бедра, а гравий впился в кожу на ладонях. Машина вильнула и затормозила, и я на время был освобожден от яркого слепящего света, когда фары мелькнули над моей головой. Я тут же снова вскочил на ноги.

Но что-то было не так с моей левой ногой. Вскрикнув, я снова упал, когда боль прорвалась сквозь адреналин.

— Моисей?

Это была не полиция и не убийца девушки. А я был совершенно уверен, что ее убили. Была некая торжественность и свежесть в ее красках, которые я только что видел. Так бывает, когда смерть насильственная и внезапная. Когда смерть произошла недавно.

— Моисей? — прозвучало снова.

Я обернулся, поднимая руку вверх, чтобы закрыться от света фонарика, который был на одном уровне со мной, и понять, чей это голос доносился с той стороны.

— Джорджия?

Какого черта она делает здесь в час ночи, когда рано утром вставать в школу? Мой внутренний монолог звучал, как у родителя, и я немедленно остановил себя. Это было абсолютно не мое дело, что она делала, так же как и ее не касалось, чем занимался я. Такое впечатление, что я произнес это вслух, потому что она тут же спросила:

— Что ты делаешь?

Джорджия тоже говорила, как родитель, и я не ответил ей. Как обычно.

Морщась, я сделал усилие, чтобы встать на ноги, даже когда понял, что из моей ноги что-то торчит. Стекло. Длинный осколок стекла воткнулся в мое колено.

— Почему ты делаешь это?

Ее голос был печальным. Не осуждающим. Не взбешенным или настороженным. Просто печальным, словно она не понимала меня, но очень этого хотела.

— Почему ты повсюду рисуешь на частной собственности других людей?

— Это государственная собственность. Никому нет дела.

То, что я сказал, было глупо, но я не смог бы все ей объяснить. Так же, как не мог объяснить это любому другому. Поэтому и не стал.

— Шарлотте Баттерс есть дело. Мисс Мюррей точно есть дело.

— Поэтому ты не сидишь ночью дома, обеспечиваешь общественную безопасность от рисования? — спросил я.

Местность вокруг была окружена только полями с длинной золотистой пшеницей, или что там росло в Юте. Неподалеку от съезда с автострады располагался небольшой деловой центр, но он больше походил на крошечный остров в море золота.

— Не-а. Я видела, как ты уехал. Я наблюдала, как ты направлялся в сторону Нифай.

Я тупо уставился на нее.

— Свет твоих фар ударил мне в окно, когда ты выезжал. Я еще не спала.

В этом не было никакого смысла. Я рисовал уже как минимум час.

— Я колесила по окрестностям, пока не нашла тебя. Я заметила твой джип на обочине дороги, — тихо закончила она.

Ее честность поразила меня. В Джорджии не было никакой хитрости. И когда она пыталась скрыть свои чувства, я видел прямо сквозь нее. Она была как прозрачное чистое стекло. И как стекло, ее честность резала меня.

Проклиная все на свете, я выдернул осколок из колена, и тактика отвлечения внимания сработала, потому что глаза Джорджии метнулись в сторону моей раны. Она посветила фонариком, чтобы лучше рассмотреть, и тоже выругалась, когда увидела кровь, казавшуюся черной в лунном свете, и пропитавшую мои брюки.

— Ничего особенного, — пожал я плечами.

Но было действительно больно.

— Пошли. У меня под сиденьем есть аптечка.