Невинная оговорка - страница 107

У меня отпала челюсть.

– Это так несправедливо,– возразила я. Выпечка? Бруклин? Я не могла поверить, что из–за этих мелочей между нами образовалась такая пропасть. Может всё, о чём он говорит и правдиво, но у него было предостаточно возможностей всё это мне высказать. Вместо этого он позволил ситуации усугубиться, а потом и вовсе отгородился от меня. – И из–за этих глупых причин, ты подвёл наш брак к краю?

Он указал на меня.

– Именно поэтому я не торопился обсуждать это. Ты себе даже не представляешь, каким бараном я себя чувствовал, когда расстроился из–за грёбаного пончика. Но суть–то лежит намного глубже. Суть в том, что ты даже не паришься узнать и запомнить то, что мне нравится. Вот какие мысли занимали мою голову.

– Но я столько раз пыталась вызвать тебя на разговор, чтобы всё выяснить. И ты мог бы рассказать мне о том, что тебя тревожило, но ты предпочёл меня игнорировать. И в этом Натан ты зашёл слишком далеко. Может я и не была такой внимательной, как ты того хотел, но я такой и была, когда ты женился на мне. Ты же, напротив, полностью изменился и оставил меня в неведении и одиночестве.

– Я был обижен, я был в замешательстве.

– Но я не намеренно обидела тебя,– внезапно в моей груди разбушевалась буря эмоций, и мне стало просто необходимо дистанцироваться от него. Слишком долгое время я была очень уязвима. Он злоупотребил этим моим положением, больше я ему этого не позволю. – Ты не любил меня в темноте, когда сумерки сгустились, как обещал.

Его глаза удивлённо расширились, он, несомненно, был ошеломлён тем, что я процитировала его клятву. Я буду любить тебя как при свете солнца, так и в темноте.

– Любить? Я ни на секунду не переставал любить тебя. Мне было так больно, потому что я очень тебя люблю.

– Всё должно быть не так, – я схватила вазу с каллами и протянула её ему. – Я купила их потому что люблю тебя, они твои любимые. Я приготовила тебе рёбрышки барбекю, я нарядилась в то, что тебе нравится. Я не посторонний человек, я – твоя жена.

Он взял вазу из моих дрожащих рук.

– Они не мои любимые.

– Нет, это не так.

– Каллы – твои любимые цветы, именно по этой причине я их и люблю.

Я нахмурилась от внезапно нахлынувших воспоминаний о том вечере, когда мы впервые встретились, который мы провели на пляже под сияющими звёздами. Он интересовался, какие мои любимые цветы, книги, города. Он помнит всё это и по сей день, а вот вспомнить, спрашивала ли я о его любимых, я не смогла.

– Я этого не знала. Полагаю, это значит, что я люблю тебя не так сильно, как ты меня. Если тебе не нравится такая жена, как я, тогда уходи.

– Это не то, что…

Я развернулась и направилась в спальню.

– Мы ещё не закончили,– сказал он.

– Я закончила. У меня была тяжёлая ночь, сейчас я хочу побыть одна,– я захлопнула за собой дверь в спальню, но он открыл её. Я направилась в ванную, он следовал за мной по пятам. Я обернулась, начав расстёгивать штаны. –Тебе здесь больше не место. Выйди.

– Нет,– ваза всё ещё была у него в руках, он поставил её на раковину. Джинджер металась меду нами, смотрела то на меня, то на Натана, будто посредник. –Да, я совершил ошибку, но ты тоже. Я готов закрыть глаза на те решения, которые ты принимала без меня, но не в этот раз. Теперь я не позволю тебе поступить эгоистично.

– Я не понимаю, что ты от меня хочешь. Между нами всё кончено. Назад пути уже нет,– я была “загнана в угол”, поэтому забралась в душ в одежде и задёрнула занавеску. Он дёрнул её обратно.

– Я говорю не об аборте.

Находясь в нерешительности, рукой я опёрлась о плитку. Сперва, я подумала, что ослышалась. Решение, которое я приняла за нас, но не аборт. Какое тогда? Потом я вспомнила о нашем уговоре. Мы договорились, что если у кого–то из нас появится соблазн изменить, то мы не будем этого скрывать друг от друга.

Он всё знает о Финне. Но как он узнал?

Мы с Финном были неосмотрительны. Нью–Йорк не такой уж и огромный, как многие думают. Нас могли увидеть где угодно: в прачечной, на Таймс–сквер. Вчера он звонил Джил, может быть она ему что–нибудь сказала.

У меня в животе что–то сжалось, но не от того, что он всё знает. А от того, что я не знала, расстроен ли он от того, что я совершила или от того, что нарушила наш договор и ничего ему не сказала. Наименее болезненная часть моей измены состоит в переплетении и соединении частей тела. Наибольшие страдания и муки заключены в душе, в причинах, кроющихся внутри. Подпустив к себе Финна, я не предпочла его Натану, я выбрала себя.

Я посмотрела Натану прямо в глаза, даже после всего этого, его взгляд был открытым.

– Как давно ты об этом знаешь?

– О чём?

– О Финне.

Он склонил голову и свёл брови к переносице.

– О Финне? Нашем соседе?

В ту же секунду, как он выпрямился, я всё поняла. Натан ничего не знал о моей измене. Но он не глуп и, услышав имя Финна, обо всём догадался. Он отступил от меня на несколько шагов, качая головой из стороны в сторону.

– Нет.

Моё сердце бешено заколотилось, наблюдая, как осознание отразилось на его лице.

– Натан…

Сначала его рот лишь немного приоткрылся, но затем его нижняя челюсть отпала, и он стрельнул в меня взглядом своих карих глаз.

– Финн? – спросил он так, будто никогда раньше не слышал этого слова.

Впервые в жизни я не могла предугадать его реакцию. Я видела напряжение, пронзившее его руки, выражение его лица сменялось от замешательства, гнева до отчаяния.