Чувство Магдалины - страница 48
– Маш, прости его… Он виноват, конечно, но так получилось… – первой заговорила Вика, и Маша не узнала ее голоса – таким он был жалким и непривычно просительным.
И сама она была уже другая. Не было в ней прежней уверенности, спесивой наглости. Сняв туфли, первым делом бросилась в ванную, и было слышно, как ее выворачивает наизнанку.
– Сильный токсикоз начался… Вся уже измучилась… – тихо пояснил Платон, не поднимая на Машу глаза и проходя бочком в гостиную. – Пойдем в мой кабинет, поговорим, Маш…
– Да не надо разговоров, Платон. Я сейчас уйду, я быстро соберу вещи. Собственно, и собирать особо нечего. Тем более я готова была к такой развязке.
– Погоди, Маш… Куда ты пойдешь? Тебе же некуда. Давай, я что-нибудь придумаю… Квартиру тебе сниму… Ты не представляешь, как мне хреново от самого себя, что я с тобой так поступаю! Можно, я хоть что-нибудь для тебя сделаю, а?
– Я представляю, Платон, как тебе плохо. И успокойся, пожалуйста, не надо мне ничего. Я к Лео пойду. Поживу там, пока он в Америке. Ключи от мастерской у меня есть.
– Ты к нему вернешься?
– Нет. Он меня не простит. Я знаю.
– Но почему ты так уверена…
– Я знаю, Платон. Да я не пропаду, ты не беспокойся.
– Я сволочь, Маш…
– Нет, ты не сволочь. Ты просто очень любишь Вику.
– Маша, Машенька… – Будь счастлив, Платон. И не будем больше ни о чем говорить, ладно? Иди лучше, Вике помоги… Ей, по-моему, совсем плохо.
Маша принялась быстро собирать в сумку свои вещи, будто ужасно торопилась куда-то. Наверное, и впрямь торопилась – убежать от самой себя. Нет, она не чувствовала никакого униженного отчаяния, просто торопилась убежать…
В мастерской Лео было все по-прежнему, если не считать следов отъезда – немытой кофейной чашки в раковине, брошенного на постель махрового халата и увядших цветов в вазе. И непривычно пустых стен, прежде увешанных работами Лео.
Маша села на кровать, провела ладонью по шелку покрывала, потом уронила голову на подушку, расплакалась. Теперь можно и поплакать, отчего ж не поплакать? Там, у Платона, не могла…
Наплакалась, незаметно для себя уснула. И спала до утра, пока не услышала, как в сумке, небрежно брошенной на кресло, надрывается вызовом телефон.
Встала, ответила на звонок. Сразу и не поняла, что звонит Антон – слишком голос у него был тихим, с нотками удивленного надрыва:
– Машенька, хорошо, что ты ответила… А я ни до кого дозвониться не могу…
– Что? Что случилось, Антон? Ты откуда звонишь?
– Из Праги… Мы с Ольгой были в Праге… Должны были вылететь сегодня…
– И что? Почему не вылетели?
– Ольга умерла, Маша.
– Как – умерла? Боже мой, Антон! Как это – умерла?!
– Я и сам ничего не понимаю, Маш. С вечера было все в порядке, она ни на что не жаловалась, мы спать легли… А утром… Утром я не смог ее разбудить… Врач сказал, что тромб оторвался… Во сне… Сейчас проведут вскрытие, подготовят все бумаги для транспортировки тела. Сегодня, думаю, все успеют. Завтра я ее привезу, послезавтра будем хоронить. Да, думаю, они сегодня успеют. Но как же так, а?
Голос у Антона был хоть и горестным, но в то же время удивленным, и даже с нотками возмущения, будто он был отчаянно недоволен, что никто не может ответить на такой простой вопрос – как же так?
Но что ему ответишь? Смирись, мол? Да, вот так случилось, надо принять? Но как человек может смириться, если ему непонятно – как же так?! Не болела, не жаловалась ни на что, с вечера спать легла… А утром не проснулась, и все. Как же так-то? Как же так?!
Пока Маша кудахтала что-то невразумительное в трубку, похожее на это многократно повторяющееся «как же так», Антон немного собрался с мыслями, проговорил безжизненным сухим голосом:
– Хорошо, что я до тебя дозвонился, Маш. Ты скажи всем, ладно? Предупреди. А Платон где? У него телефон отключен. Почему у него все время отключен телефон, Маш? Ты скажи ему, чтобы не отключал!
– Антон… Я не знаю, где сейчас Платон и что он делает. Но знаю, что он всегда выключает телефон, когда идет судебное заседание.
– А, понятно… Ну да, как я сам не догадался… А когда он освободится, не знаешь?
– Нет, не знаю. Мы же с ним… В общем, к нему Вика вернулась. И мы…
– Ах, вот оно что! А как же ты? Ведь Лео тебя не простит… Он очень болезненно воспринял твой… Твое… Твой поступок… Что будет с тобой, Маш?
– Я не знаю еще, – ответила Маша. – С мыслями пока не собралась. Но это не важно, Антон. Мы не о том говорим сейчас…
– Да, не о том. Я вообще не понимаю, если честно, о чем мы сейчас говорим. О чем вообще можно говорить, когда… Я даже не знаю, что делать, кому надо звонить. Я уже ничего не соображаю…
– Возьми себя в руки, Антон. Я сама обязательно всем позвоню и все скажу, обещаю тебе. Ты держись, ладно? Когда ты прилетаешь? Хочешь, я тебя в аэропорту встречу? Вдруг больше никто не сможет тебя встретить?
– Спасибо, Машенька. Спасибо, милая. О, а вот и мама мне на вторую линию звонит, извини… Я потом тебе перезвоню, хорошо?
– Обязательно звони, Антон! И держись…
Маша нажала на кнопку отбоя и опустила руки, чувствуя во всем теле смертельную слабость, будто разговор с Антоном отнял у нее все силы. А может, не он отнял, может, сама отдала. Говорят, энергия искреннего сочувствия имеет свойство телепортироваться через любые расстояния, чтобы перенести физические силы сочувствующего к тому, кому они в данный момент более необходимы…
Потом ей позвонила Татьяна и долго сокрушалась горестной новостью, и так же, как Антон, задавала этот короткий вопрос – как же так, Машенька? Как же так? Маше даже пришлось перебить ее и задать вопрос более конкретный:
