В объятиях Снежной Королевы - страница 59

Две кучки «селёдки под шубой» заняли место на её тарелке.

— У нас с ним всегда были трудные отношения. И я не хотела быть ему обязанной.

— Дура, ты, Данка! Мне бы такого брата! — Она поковырялась в тарелке. — Нет, мне бы, конечно, такого мужа, но не будем о грустном.

Она вздохнула и посмотрела на часы.

— Пять минут до Нового года, а мы уже нажрались как Шарики на помойке.

— Говори за себя, — и Данка пополнила запасы на тарелке.

— Ну, давай, подруга! Чтобы всё у нас было хорошо в новом году! — под бой курантов произнесла Оксанка.

— Чтобы всё у нас было отлично!

Часа в четыре утра, когда на улице особенно пустынно и морозно, Данка проводила Оксанку до дома. Она честно ополовинила всё, что осталось с праздничного стола и со словами «Тебе надо есть за двоих» уложила в клетчатую сумку. Потом они вдвоём тянули её под грохот фейерверков. Потом отогревались у Оксанки чаем с тортом. С половиной этого торта Данка и вернулась домой.

В дверь был воткнут букет цветов. Красивый, дорогой, салонный, с благоухающими розами, но новогодними украшениями, с привязанный пакетиком порошка, который нужно высыпать в воду, но без открытки.

Данка чуть не испортила всю дивную красоту композиции, пока рылась в поисках записки. Ничего. Для Лёхи слишком претенциозно, для Кайрата не характерно. Савойский? Он праздновал на другом конце страны, а может мира, и точно не собирался лететь. Собирался целоваться с какой-то косой девицей и вообще неплохо провести время.

Загадочный букет пристроился на рабочем столе рядом с жиденькой ёлкой, но как ни странно не затмевал её торжественного натурального обаяния. Он перебил Данкину сонливость. И вместо того, чтобы замертво упасть спать, она затолкала скатерть в стиральную машину и пошла мыть посуду.

Когда в Данкиной жизни происходило что-то неприятное, она всегда находила утешение в домашних заботах. Наверно, если когда-нибудь она будет счастлива, её дом зарастёт грязью и с утра в куче нестиранного белья вряд ли отыщутся чистые трусы.

«Счастливые трусов не надевают» — вспомнила она и вытерев мокрые руки об бока пижамы, достала из молчаливого заточения свой многострадальный телефон и завалилась с ним на постель.

Он завибрировал у неё в руках звонком, едва она его включила. «ПС? Ну, надо же! Опять? Пожарная Служба? Помощь Скорая? Нет? Вот и до свидания!»

Она отключила звук, но настойчивый ПС всё звонил, и звонил, и звонил.

— Алло! — сказала она, в последний момент заменив коротким словом готовый сорваться с языка вопрос «Что тебе надо?»

— Привет. — Его голос звучал тихо и как-то отстранённо-спокойно для человека прождавшего ответа несколько минут.

— Привет.

— С наступающим.

— У нас уже наступил.

Она машинально посмотрела на часы. Начало девятого. За окном серел рассвет.

— Я знаю. Восемь часов назад. Я, как всегда, живу в другом часовом поясе. Как дела?

— Нормально. А у тебя?

Она засунула ноги в тапочки и пошла задёргивать шторы, готовясь проспать до вечера.

— Я скучал.

— Я заметила, — хмыкнула она, взявшись за занавеску.

— И всё же я скучал. Я хотел извиниться. Я наговорил лишнего.

— Чего ж не извинился?

За окном залаяли собаки, махая лохматыми хвостами и спеша по своим собачьим делам.

— Потому что дурак. А ещё слишком часто извиняюсь.

Из трубки эхом доносился лай.

Данка замерла и боясь увидеть то, о чём она подумала, перевела взгляд на заиндевевшие кусты. Даже сквозь тюль и расстояние, что их разделяло, было видно, как он замёрз. Поднятый воротник едва прикрывал уши, красный нос и покрытые инеем волосы. Уходящий на дно Леонардо ди Каприо в «Титанике» не выглядел таким отмороженным.

— И давно ты там стоишь?

— Достаточно.

— Я вижу. Поднимайся!

И как бы она не была на него зла, он оказался реально на грани обморожения. Особенно уши и ноги. Он стискивал зубы каждый раз, когда она подливала в ванну горячую воду.

— Вот ты дурак! — повторяла она, сдвигая пену и проверяя чувствительность его пальцев.

— Я знаю, — улыбался он, глядя на неё влюблёнными глазами, пока она опять не открывала кран.

— Здесь тебе не Москва, а минус тридцать. У нас не ходят в осенних ботинках.

Она смущалась под его взглядом, и всё время напоминала себе, что зла на него, принимая суровый вид.

— Я в чём был, в том и полетел, — и он опять улыбался, и не сводил с неё глаз. — Ты позвонила, и я прилетел. Первым же рейсом.

— А если бы не позвонила?

— Не прилетел бы. Я вёл себя как свинья, я думал, ты меня никогда не простишь.

— Я и не простила. А не увидела бы тебя в окно, повторил бы подвиг лётчика Мересьева? Отморозил бы на хрен ноги?

Она наклонилась к его красному уху, легонько коснулась пальцами, потом немилосердно повернув голову, оценила второе ухо.

— Вот уши точно подморозил. Идиот.

— Согласен, — он поймал её руку и прижал к своему лицу. — Господи, как я скучал!

— О, всё ещё хуже. Ты отморозил себе мозг.

Она хотела забрать руку, но он резко потянул её к себе. С громким визгом Данка свалилась в воду, подняв в воздух пузыри пены и выплеснув целое море на пол.

Его руки прижали её к себе, и губы оказались так близко.

— Я идиот, я дурак, я полный кретин, — шептал он ей на ухо. — Я умирал без тебя.

— Ты целовался с какой-то пьяной девицей, — напомнила Данка скорее себе, чем ему.