Моногамист - страница 43
Но она отворачивается и продолжает идти в свой дом, ведь узнать заросшего небритого мужика в очках, да ещё и сползшего под руль белого мерседеса, практически невозможно, не таким она помнит меня… Что ж, так, наверное, правильно… Пусть хранит в своей памяти то лучшее, что у нас было, где я был успешным и смелым, уверенным в себе, но не этой малодушной тенью, падшей во всех возможных смыслах. Теперь я не только не нужен ей, но и элементарно недостоин. Беги, Лера, беги в свой тёплый дом к своей семье, уноси ноги.
А у меня в голове впервые рождается мысль: «Не хочу жить… Больше совсем ничего не хочу…»
Глава 27. Ошибки
Sleeping At Last — "Saturn"
Возвращение домой показалось мне самым большим проигранным сражением в жизни. Почему именно сейчас? Да потому что надежд не осталось никаких, а вместе с ними умерли и желания. Жизнь потеряла свою привлекательность, краски поблекли, музыка перестала радовать, а запахи и образы возбуждать, осталась лишь пустота. Нет чувств, нет эмоций, нет желаний. А цели, те, что когда-то так влекли, побуждали действовать, вдохновляли свершать, заставляли стремительно двигаться и преодолевать преграды, вдруг превратились в бессмыслицу, в прах.
Я перестал жить, но продолжал существовать в заданных ранее рамках. Однако спустя две недели в моём смартфоне высветилось имя Моника, и лишь тогда я вспомнил о её просьбе встретиться с сыном.
— Да, Моника, у меня в последнее время был полнейший цейтнот по работе… да и в личной жизни тоже. Я встречусь с Джошем на днях, обещаю тебе!
В ответ тишина, потом едва различимый всхлип и голос плачущей матери, разрезающий пространство на мелкие осколки боли для моей и без того уже изрядно потасканной души:
— Уже не нужно, Алекс… Джош умер сегодня ночью…
Этот удар оказался последним и решающим. Вина — очень тяжёлое чувство. Ломающее. Корежащее. Искривляющее. Теперь в мою копилку добавилась ещё одна.
Похороны в дождливый апрельский день я не забуду никогда. Детский размер гроба способен размолоть выдержку даже у самых стойких, а я к таковым не отношусь. Похороны для большинства людей — это чаще всего неизбежная неприятная обязанность и лишь иногда болезненная.
У меня всё не так. Похороны в моей жизни — это всегда тяжёлое испытание, которое я прохожу, собрав всю волю в кулак, и твержу себе одно: «держи себя в руках, ты — мужик, помни об этом». Но чтобы я ни говорил себе, как бы ни настраивался, перед глазами всё равно откат на годы и четыре гроба в просторном зале крематория: два больших и два маленьких. Они закрыты, но я знаю: в них самые дорогие и близкие мне люди, а я никак не могу понять и принять мысль, что завтра, послезавтра и многие-многие дни моей будущей жизни я буду проживать без них. Мать никогда больше не приласкает мою лохматую голову, не споёт на испанском свою завораживающую колыбельную, отец не скажет важных слов, не ответит на мои бесконечные вопросы, коих у меня будет ещё очень много, а сёстры больше не возьмут в свои нежные тёплые ладони мои везде снующие, а оттого не всегда чистые и гладкие руки… Мы никогда не будем резвиться в девичьей спальне и драться подушками, губы сестёр, так сильно обожающих меня тискать, никогда не коснутся моей щеки, мы не поставим больше ни одного спектакля, а мама с отцом не будут нам аплодировать. И я никогда не увижу свою третью сестру, имя которой придумали в тот злополучный день, и в тот же самый день родители торжественно доверили мне новость о её скором появлении… Я был рад, безумно рад, я мечтал о том, как стану защищать её, младшую, а значит слабую, как все в детском саду будут бояться обижать её, ведь у неё есть я — старший брат! Идея защитника мне безумно нравилась, я был одержим ею весь тот день и до самого обеда, пока не случилось ЭТО… ТО, что перечеркнуло все ожидания и надежды, что разделило мою жизнь на ДО и ПОСЛЕ… А мне ещё не было и шести лет.
В тот день, день похорон моей семьи, точно также шёл дождь, как и сегодня…
Джош ждал меня, а я так и не пришёл.
Смотрю на маленький гроб с моим названным сыном, на плачущую Монику, на её бывшего мужа, нашедшего всё же время прийти на похороны сына, на его влажные от слёз глаза и ничего, ровным счётом ничего не понимаю ни в людях, ни в мотивах их поступков, ни в их слабостях. Двое взрослых мужчин предали больного мальчишку! Почему никто из нас не был с ним в тот момент, когда мы действительно были ему нужны? Что мы делаем здесь сейчас? Зачем мы ему теперь, когда его уже нет, когда нет его вопросов, нет уже его страха смерти, его боли физической и духовной, где мы, двое здоровых особей мужского пола, были в тот самый момент!?
Я упивался своей несчастной любовью, будь она проклята, а он?
Невероятная боль сожалений, осознание своей вины и невозможности что-либо изменить, исправить, болезненные воспоминания детства — всё сложилось в одно и привело к тому, что я потерял сознание, как чувствительная барышня. Очнулся от нашатыря, любезно предоставленного работником крематория. Моника вытирала моё лицо влажными салфетками, причитая:
— Господи, Алекс, у тебя носом кровь идёт! Тебе нужно срочно к врачу!
— Нет, не беспокойся, у меня просто капилляры близко, ничего страшного…
И тут Моника, не стесняясь присутствия своего бывшего мужа, говорит то, что заставляет его закрыть лицо руками и выйти вон:
— Алекс, не смей себя корить! Ты появился в нашей жизни неожиданно, нежданно, ты дал ему именно то, что и было ему нужно! Он был безгранично счастлив в эти месяцы, потому что обрёл то, что было так важно для него, отца! Ты был настоящим отцом, лучшим! А в жизни бывает всякое, и знаешь из вас двоих, ты ещё более ранимый и уязвимый, чем Джош! Не вини себя, не ругай, случилось так, как случилось, никто не ожидал, что он уйдёт так скоро! Я сама не ожидала, иначе предупредила бы тебя, нашла бы способ достучаться, докричаться, я ведь знала, что его уход сделает с тобой, знала, и всё равно приняла твою доброту, ведь мой ребёнок мне дороже… Но сейчас смотрю на тебя и жалею! Джошу ничто не могло помочь, а тебе жить ещё! Ты очень хороший, Алекс! Не смей думать о плохом!
