Я говорил, что скучал по тебе? - страница 42

Он перестает водить пальцами по рулю и замирает.

– Я находился на одинаковом расстоянии от Портленда и от тебя, и понял, что надо выбрать Портленд, потому что, если я не могу быть с тобой, нас хоть что-то будет связывать.

Волоски на руках встают дыбом, горло мгновенно пересыхает. Вдох-выдох, – напоминаю себе я, чтобы не перестать дышать.

– А при чем здесь твой отец?

– Ты можешь выслушать? обрывает меня Тайлер.

Я бросаю на него извиняющийся взгляд. Больше никаких вопросов.

– Я приехал сюда и первую пару недель вообще ничего не мог делать. Мне было очень плохо, я не знал, как обойтись без… травки или еще чего. – Он сжимает кулак и горько усмехается, а затем снова сдвигает брови. – Я просто не мог осознать, что моего отца выпустили из тюрьмы, нужно было дать выход гневу, который копился годами. Я не знал, как это сделать, и задумался, какие у меня есть возможности.

С каждым словом Тайлер говорит все тише. Сглатывает после каждого предложения и смотрит на свои руки, сжатые в замок на коленях.

– В конце концов я понял, что делать, хотя мне была ненавистна сама эта мысль. Мне… мне стыдно…

Он снова замолкает. Делает глубокий вдох и продолжает:

– В конце августа я записался к…

Он не может это произнести. Потом зажмуривает глаза и шепчет онемевшими губами:

– Записался к психиатру.

Я потрясенно молчу. Не знаю, чего я ожидала, но только не этого. Воздух вокруг меня словно сгустился. И долго звенит в ушах. Тайлер еще сильнее зажмуривает глаза. Мои губы изображают большую букву «О».

– Ты обратился к врачу?

Тайлер кивает, закрывая руками лицо. Никогда в жизни не видела его таким униженным.

– Мама всегда хотела, чтобы я поговорил со специалистом, – шепчет он сдавленным голосом. – Еще тогда, когда все раскрылось и отца посадили в тюрьму. Она хотела записать меня к психиатру, чтобы я мог рассказать обо всем постороннему человеку. Но я отказался.

Он отнимает одну руку от лица и трет глаза, все еще плотно закрытые.

– Мне было тринадцать. Я перешел в восьмой класс. Я не хотел быть мальчишкой, который лечится у психиатра. Я хотел быть таким, как все. Лучше бы я пошел тогда. Я понял, что все могло сложиться иначе, и подумал: еще не поздно. Я позвонил, записался на прием – и пожалел об этом, едва переступив порог. На первом сеансе я чувствовал себя самым большим кретином на свете. Сидел на кушетке под дурацким фикусом, и какая-то женщина, годившаяся мне в матери, спрашивала, что со мной. Доктор Брук спросила, на что я жалуюсь, и я выдал речь, которую готовил для турне. Я помнил ее наизусть и рассказал, как стих, как будто не о себе, так легче.

Я знаю: Тайлер не хочет, чтобы я его перебивала и задавала вопросы. И все же надо что-то сказать. Я протягиваю руку, и наши пальцы переплетаются.

– Сейчас тоже так? – спрашиваю я.

Он убирает вторую руку от лица, медленно открывает глаза и поворачивается ко мне:

– Извини. Мне трудно смотреть тебе в глаза.

– Ничего. И что было дальше?

– Ну, мы просто… разговаривали. Я приходил к ней два раза в неделю. Оказалось, что это не так страшно. А однажды, три недели спустя, доктор Брук спросила, не думал ли я поговорить с отцом. В присутствии специалиста. Она сказала, что это должно помочь. Я подумал, что она сумасшедшая.

Тайлер тянется к моей руке и начинает рисовать круги вокруг браслета на запястье.

– На следующем сеансе я сказал, что хочу попробовать. В глубине души мне всегда хотелось его увидеть. Я позвонил дяде Уэсу и повесил трубку. Потом снова позвонил и попросил передать отцу, чтобы он приехал в Портленд в следующий понедельник. Сообщил адрес кабинета и сказал, что это его единственный шанс. И быстро повесил трубку, пока не передумал.

– И он приехал?

– Да. Я дико нервничал в то утро, боялся потерять сознание прямо в кабинете. Я думал, он откажется. Если честно, даже надеялся, что он не приедет. Брук была настроена более оптимистично, и оказалась права. Он пришел минута в минуту.

Тайлер ловит мой взгляд и натянуто улыбается.

– Это было чертовски странно. Он вошел и словно замер. Стоял молча и смотрел прямо на меня, даже когда Брук представлялась и пожимала ему руку. Я тоже уставился на него, недоумевая, почему он выглядит точно таким, каким я его помню. Мне хотелось, чтобы он выглядел иначе, чтобы он казался другим человеком.

Думаю, Тайлера уже не спугнут мои вопросы.

– А сколько прошло времени?

– Восемь лет. Он не видел меня с тех пор, как мне было двенадцать. Представляешь, двенадцать! С ума можно сойти! Он стоял как громом пораженный. Он пропустил все мои подростковые годы, и, наверное, ему странно было видеть перед собой взрослого двадцатилетнего парня.

– Ты злился на него? – снова вмешиваюсь я.

– Нет. Даже не знаю, что я чувствовал. Какую-то пустоту. Мы сели друг против друга и молчали. Минут пять.

Тайлер передвигает пальцы с моего запястья на ладонь и легонько постукивает по моим костяшкам. Наверное, ему нужно подсознательно отвлекаться от слов, которые он связывает вместе. Гладить запястье, стучать по костяшкам или сжимать мою руку.

– Брук потребовала, чтобы я все ему рассказал.

– Все?

– С момента, как он оказался в тюрьме, и по настоящий день, – подтверждает Тайлер.

Глубокий вдох, закрытые на секунду глаза, и он вновь крепко сжимает мою руку. Он делает это всякий раз, когда ему трудно говорить.

– Что меня три раза исключали из школы. Что в четырнадцать я впервые попробовал марихуану, а в шестнадцать – кокаин. Что я плохо учился, потому что мне все было пофиг. Что относился к маме, как последний подонок, что мне нравилось напиваться. Рассказал, сколько раз попадал в полицию и как сломал нос в драке однокласснику. Рассказал о Нью-Йорке и о тебе. Рассказал, почему приехал в Портленд. Что я здесь из-за него, потому что он превратил меня в никчемного человека и я хочу это исправить.