Любимец моих дьяволов - страница 96
— Мне кажется тебе не стоит беспокоиться о фигуре, — лишь хитро улыбнулся он. А у меня во рту пересохло от этой улыбки.
Мы остановились в тени огромной липы, аромат едва распускающейся листвы пьянил, рядом восхитительно пахла белая сирень. Мы стояли возле птичьего питомника, так что воздух был наполнен щебетанием.
— У тебя шоколад на губах, — хрипло произносит Якоб.
Облизываю губы, и его взгляд еще больше темнеет.
— Все?
— Нет. Вот тут. — Касается большим пальцем моей верхней губы, проводит им, чуть нажимает и мои губы поневоле раскрываются, все тело пронзает жар. Мне хочется вобрать в рот его палец, прикусить…
Мучительно краснею и опускаю глаза. Якоб убирает руку, засовывая ее в карман джинсов.
— Ты удивительно мило смущаешься. — тихо произносит он. — Хочу, чтобы рассказала мне все… в подробностях.
— О чем ты?
— Хочу понять, как женщина, побывавшая замужем, умудрилась остаться девственницей. И до сих пор ведет себя как невинная девочка.
Напрягаюсь. Он думает, я играю? Впрочем, он имеет на это право. Я действительно слишком много играла в своей жизни.
— Мне неловко говорить об этом на улице… Может быть оставим этот разговор до дома?
— Детка, ты правда думаешь, что дома мы будем разговаривать?
Это простой вопрос, и тон самый обыденный, а на меня точно жаром из печи дыхнуло. Снова щеки горят.
А вот Якоб выглядит, несмотря на свои слова, безмятежным. Если он и борется с нахлынувшим желанием, как я в данную минуту, то виду не подает. А у меня трусики влажные, и соски ноют. Хочется приблизиться и потереться о него. Это безумие и мне стыдно за такую реакцию. При том что Якоб желает говорить на темы, совершенно возбуждению не способствующие.
— Что ты хочешь знать? — спрашиваю хрипло.
— Все по порядку. С того момента как ушел от тебя в день похорон… Мне интересно все. Как ты себя чувствовала… — Якоб осекается. Его голос настолько неузнаваем, словно ему трудно выдавливать из себя каждое слово. — Как реагировал Герман. Хотя это я и без того знаю. Искал меня, грохнуть хотел. — Горькая усмешка. — И был прав.
Я рассказала многое. Это, наверное, звучало как исповедь, взахлеб и с длинными паузами, с выступающими на глазах слезами. О Марине, об отце, о его странном желании восстановить мою девственность. Вот только про Илью и его извращенные наклонности не смогла рассказать. Мне было дико стыдно и страшно, как отреагирует Якоб. Я чувствовала себя грязной от одного того, что находилась рядом с таким как Илья.
Да и говорят же, о мертвых либо хорошо, либо ничего. Я рассказала лишь о его смерти и трагической гибели Майло. Говорить о собаке было самым тяжелым, я расплакалась. Якоб утешал меня, сжимал в объятиях и уверял что я не виновата.
Пообедав в небольшом ресторанчике, едем домой. Начинаем страстно ласкать друг друга уже в прихожей. Хотя началось все еще в такси. Какой-то безумный эксгибиционизм напал на нас. Рука Якоба скользнула мне под юбку, отодвинула край трусиков. Я покрылась румянцем, тяжело задышала. Закрыла глаза, стараясь представить, что мы одни, что таксист не наблюдает за нами в зеркало заднего вида. Это было порочно, стыдно и в то же время невыразимо возбуждающе. Я не кончила, поэтому в прихожей буквально умирала от желания. Мы набросились друг на друга как голодные звери. Сдирали одежду, хватали за волосы. Якоб едва смог донести меня до спальни. Я видела каких усилий ему это стоит. Когда он наконец опустил меня на постель, вошел в меня своим невероятно горячим и твердым членом, и двигался как безумный. Просто бешеная скачка, все комната вращалась перед глазами.
* * *
Оставшуюся часть ночи мы занимались любовью несколько раз, пока я не начала умолять, чтобы Якоб дал передышку. Злилась на себя, что такой слабой оказалась. Даже пыталась извиниться, на что Штаховский расхохотался и заявил, что я редкое чудо.
Но снова проснувшись посреди ночи я поняла, что одна. Хуже того, мне приснился кошмар, лицо было мокрым от слез, а все тело было покрыто липким потом. Наверное, я кричала — потому что в следующую секунду Якоб стоял на пороге комнаты. Подлетает ко мне и заключает в объятия.
— Что случилось, малыш? — спрашивает испуганно.
— Н-ничего. Кошмар приснился.
Якоб опускается рядом со мной на постель. На нем старая растянутая футболка и домашние шорты. Заключает меня в объятия, гладит по спине. Я все еще периодически вздрагиваю всем телом.
— Что тебе приснилось?
— Не хочу об этом говорить.
— Хорошо… Как хочешь.
— Ты снова уйдешь? — вырывается у меня, и Якоб замирает. — Почему? Неужели я настолько плоха, что не можешь со мной в одной постели спать? — меня прорывает.
— Что ты, малыш. Чушь какая. — Бормочет мне в волосы Якоб, притягивая все ближе.
— Тогда почему ты не спишь со мной? Приходишь как к проститутке? — всхлипываю. Мне ужасно стыдно, впервые закатила скандал, как истеричка какая-то.
— Дурочка, — откидывается на спинку кровати Якоб. — Ты же совсем ребенок. Не могу я с тобой спать… Потому что не усну ни хера. Понимаешь? Я тебя тогда затрахаю.
Произнес все это таким тоном, словно каждое из этих слов причиняло ему боль. Словно он признавался под болезненной пыткой. И тут же притянул меня к себе. Стиснул в объятиях, нашел мой рот, и начал целовать глубоко, жадно, погружая в мой рот язык, и посасывая мой, отвечая на мои робкие ответные движения. Между нами током пробежало какое‑то новое, неизъяснимое чувство. Ощущение было таким сильным, что у меня перехватило дыхание, заболело в груди. Вцепляюсь в майку на его груди, из горла вырывается стон. Стараюсь прижаться к горячему мужскому телу как можно плотнее. Якоб в ответ запускает ладони мне в волосы. Притягивает мое лицо к себе и продолжает глубоко целовать. Я обхватываю его за шею, трусь о его тело, ерзаю на нем. Внезапно он поднимает голову и пристально смотрит мне в глаза.
