Нужным быть кому-то (СИ) - страница 55
Санька удивлялся всему — нюхал цветочки, восторженно смотрел на куриц и гусей, корова его просто ошеломила, он замерев смотрел на неё.
— Сань, не бойся!
— Я не боюсь, она хорошая, но какая большая, на картинке-то маленькая!
И тут из кустов вылез Верный, прямиком направившись к Саньке.
— Ой, собачка! Собачка, собачка иди ко мне! — бесстрашно позвал Санька.
Верный неспешно обнюхал его, потом положил свою морду ему на плечо, выдохнул ему в ухо и лизнул изумленную моську. Санька, восторженно завопив, обхватил его за шею, пес же опять лизнул его своим немаленьким языком.
— Чудо какое! — Ахнула баба Таня, — я такого и не видывала!
А Санька с Верным все обнимались, пёс лег, Санька забрался на него и, держась за шею, заливисто смеялся.
Настороженно замершие, уже подошедшие к калитке Горшков и Марина, выдохнули.
Баба Таня, шустро познакомившаяся с ними, изумленно сказала:
— И не припомню такого, он ведь до себя только меня и Валюшку допускает, знать, у вашего ребенка очень чистая и добрая душа! Собак-то не обманешь!
И ходил Верный все два дня, что они были в Каменке, за Санькой хвостиком.
Горшков сразу же сошёлся с мужиками, вечером дружно готовили прикорм для рыбы. Пошли рано утром на рыбаловку, как всегда, новичку повезло, у Горшкова улов был больше всех. Шишкины посмеиваясь, говорили, что им в удовольствие вот так посидеть, утро встретить, солнышко заспанное увидеть, а рыба… она и в магазине рыба.
Ленин же пыхтел:
— Вам, обормотам, не стыдно так вот говорить? В магазине… это ж мочалка замороженная!
Утро на речке и впрямь было замечательное, особенно поражала тишина, она давила отвыкшему Горшкову на уши, река еле еле текла, видимо, тоже ещё не проснувшись, другой берег виделся призрачным из-за тумана, скопившегося на речке и в низинах, ветра не было совсем… Солнце, казалось, зависло у края небосвода и раздумывало, выходить или подождать… И в какой-то миг резко рвануло вверх — побелели редкие облака, проснувшийся ветер резво заиграл листвой, птицы, приветствуя новый день и солнышко, распевали во все горло, сразу стало тепло, и туман начал съеживаться…
— Здорово! — выдохнул Саша.
— А я и говорю, что здорово, — откликнулся Ульянов, — поеду, вон, к своим в Москву, ну, три дня могу, а больше никак, заболеваю. В Каменке-то даже и не на речке рассветы удивительные. А рано утром выйдешь на улицу и замираешь, красотища! Все-таки природа — самый лучший художник, ведь ни одного одинакового рассвета, а сколь я их в деревне-то перевидел, не счесть! А к вечеру мы баньку сладим, у нас перво-наперво баня по выходным!
— И шашлычок под коньячок! — добавил Ванюшка.
— Вот, Ванька, человек подумает, что алкаши одни здеся живут!
— А не надо выводы с порога делать! — тут же парировал Иван.
Горшков засмеялся:
— Да я и не собирался никакие выводы с порога делать. Я пока обалдевший от рассвета…
Явились с рыбой рано, в Козыревском доме ещё все спали, одна Марь Иванна уже смоталась за парным молоком.
Горшков выдул в один присест литр и отдуваясь сказал:
— Пойду досыпать!
Подлез к своей ненаглядной, теплой, разоспавшейся Маришке и, вдохнув ставший за неделю привычным, родной запах, тут же отрубился.
Проспал до одиннадцати, проснувшись, сначала не понял, где он, а потом расплылся в улыбке. В доме никого не было, слышно было, как за окном негромко переговариваются Марь Иванна и теперь уже, тёща.
Выйдя на улицу, вдохнул всей грудью какой-то невозможно чистый воздух и спросил обернувшихся к нему женщин:
— А где остальная семья моя?
— А они пошли в заброшенный сад, их Вовка Ленин повел за сливами и яблоками, будем варенье варить, а в зиму-то свойское варенье о как пойдет, — радостно доложила Марь Иванна.
— А мы тут подсобрали всякие ягоды, что остались на кустах, вот переберем и компотов наделаем, — радостно вступила баба Лена.
— И сынок пошел в сад?
Марь Иванна несерьёзно хихикнула:
— Сынок твой, Саш, не пошел, а поехал на собаке. Все обсмеялися, Верный не спеша вышагивает, а Санька-наездник сияет чище солнышка!
— Саша, тебя покормить, или своих дождешься?
— Я пока на речку сбегаю!
Сбегая с бугра к Малявке, Горшков как в детстве, на бегу снял с себя футболку и, притормозив на минуточку — скинуть штаны — с разбегу, подняв тучи брызг, ухнул в воду. Поплыл по течению, затем лег на спину и долго лежал так, едва шевеля руками — «ленивый тюлень» всплыло откуда-то в голове, неподалеку всплеснула рыба. «Похоже, за бревно приняли», — улыбнулся Горшков. Река делала небольшой изгиб, и с берегов к воде тянулись ветви плакучей ивы, образовав занавески, сквозь которые проглядывали любопытные лучи солнца. Казалось, как в деревенском доме, через шторки пробивается солнечный свет. Весь такой умиротворенный, Горшков нехотя поплыл назад, а взглянув на бугор, прибавил ходу. С бугра поспешно спускались его самые-самые: Санька бежал с воплями, за ним поспешала Марина с кругом и полотенцами на плече, а в отдалении неспешно, как и полагается большой и серьезной собаке, шагал Верный.
Санька, добежав до песка, аж приплясывал в нетерпении:
— Мамочка, давай скорее круг, папа ждёт же!
Едва Марина надела ему круг, он бесстрашно побежал в воду, смешно загребая руками и ногами, рванулся к Саше.
— Тихо, тихо, — поймал его Горшков, — не спеши. Устанешь быстро!
И опять у Саньки и Саши было море восторга, они плавали, брызгались, играли в «баба сеяла горох», — их счастливый смех и вопли Саньки летели над рекой…
