Нужным быть кому-то (СИ) - страница 65
Игнатьич же знал поболее:
— Я ж последыш в семье, через десять лет после победы родился. Батька мой… ох и покрутило его, сначала попал в школу младших лейтенантов, говорит, не столько голодно, как доставал их в учебке старшина один, чистый охранник в лагере. Потом уже поняли, старался выслужиться, чтобы оставили, на фронт-то не хотелось. Правда, не удержался там — ехали на фронт, а в Сибири перегоны-то ой-ёее какие, стал опять издеваться над более тихими, ну и намотали полотенце на морду и выкинули в лес, на полном ходу поезда. Обошлось, была-какая-то станция, эшелон притормаживал, скорость сбавил, вот и сказали, что выскочил куда-то. Воевал, в сорок втором, когда отступали на Сталинград, неделю был в плену — местные-то бабёнки выкупали наших солдатиков-кто чем. Вот и батю смогла одна воронежская выкупить, чем-то из продуктов, ну и пробирался он потом к своим. Как-то быстро сумел догнать с тремя пацанами, — как их ещё назовёшь 19-20-летних? — отставших наших, был с ними и особист. Мурыжил долго бы, да в отступлении все руки годились. Повыбило командиров-то, вот и поставили отца командовать ротой… из тридцати человек. Потом был Сталинград, говорил коротко: «Ад!» Когда погнали немцев котел-то славный получился, ранило его, а из госпиталя загремел в штрафбат, заступился за медсестричку, рожу набил штабному майору. На Курской дуге был в штрафбате, ранило опять, отлежавшись в медсанбате — на фронт, и так до Германии, едрит её в корень. Перед Новым, сорок пятым опять ранение, тяжелое, но в апреле успел-таки «Пройтись по фашисткой земле, даже на стене Рейхстага расписался».
Лешка сидел и слушал деда, не дыша, знал, что прадед у него воевал, но подробности слышал впервые. Прижался к деду потеснее, тот обнял его:
— Вот, Лёш, какой у нас с тобой Игнат Козырев был!
Баба Нюта сказала:
— А ведь и я сталинградская, не успели уехать-то тогда до бомбежек, а потом уже и голову высунуть страшно было, горело всё. Хоронились в каком-то большом подвале — сначала много соседей-то было, потом совсем плохо стало! Взрослые-то пытались выйти, чтобы еды какой найти, и не все возвращались, потом остались с одной старой бабушкой… Спасибо, солдатики на наш подвал наткнулись… — она вытерла мокрые глаза. — Вот с неделю и кормили-поили нас, а потом, ночью, по одному уводили к берегу. Ну, как уводили — уползали скорее, идти было невозможно. Помню, ползет солдатик, а я на спине сверху изо всех силенок в него цепляюсь, жутко. Где-то стреляют, кругом одни развалины — как вот в сечасних фильмах ужасов, что любят смотреть внуки. Ракеты эти вспыхивают, солдатик замирает и я едва дышу, боязно… потом два дня сидели в какой-то яме, вырытой в берегу у Волги, ждали катер… эх… так вот и не нашла свою родню, похоже, все там и сгинули.
Макс сидел притихший, внимательно слушал всех:
— Я много чего читал, смотрел фильмы про войну. Но вот так, в живую… жуть, как же можно было всё это вынести, выжить? Горжусь, наша русская натура… раздолбайская, но на самом деле — непобедимая!
Потом Калина опять играл, но в этот раз военные песни… И они, эти песни, ставшие давно знакомыми и привычными, звучали совсем иначе, пелись от сердца. Лешка и Матвей с построжавшими лицамии тоже пели — «Нет в России семьи такой…»
— Вот и славно, помянули всех, пусть их светлым душенькам будет приятно! Человек жив, пока его помнят, — подвела итог баба Таня.
— Приеду домой, выспрошу у бати все, что знает про деда, — сказал Макс, — и детям свои всегда буду рассказывать! Рожу ведь когда-нибудь кого-то!
В воскресенье вечером уезжали Козыревы и Макс, Калинины на пару дней, а Ванюшка Шишкин забирал Аришку. Баба Таня, Ульяновы, дед Аникеев — все долго стояли на улице, глядя вслед уезжающим… — Скукота ведь зачнется! — вздохнул дед.
— Не скажи, еще до дождей поездят, картошку-моркошку выкопать, вот, опёнки пойдут, яблоки осенние собрать, черноплодку. Убрать участки на зиму, до ноября ещё будет народ на выходных здесь, а уж потом, да, как медведи в берлоге засядем. — Опечаленная баба Таня не знала чем себя занять. Всё лето было суетливо-суматошно, а сейчас вот тишина… непривычная. В понедельник Валя поехала с Лёшкой и дедом по магазинам, выбрать ему форму и рубашки. Вышедший из примерочной, одетый в костюм Лёшка, как-то враз стал казаться взрослее.
— Лёш, ты прям жених! — Валя чмокнула его в щёку.
Тот улыбнулся:
— Больно надо!
Затем выбрали рубашки, обувь, рюкзак, ручки, тетрадки, всякие линейки-карандаши — экипировали полностью…
— Ну что, завтра идем знакомиться с классом?
— Ты со мной пойдешь?
— Да, конечно, хочу посмотреть и на классную, и на ребят.
— Давайте в офис заедем, потом Палыч тебя отвезет, а ты с Фелей пообщайся, ругается уже, что про неё забыл, Лёш, — глядя на часы, предложил дед.
В офисе все разбежались: Валя пошла к Калинину, дед вызвал зама и Фелю, а Лёшка пошел к айтишникам.
Мужики встретили его шумными возгласами:
— Ты глянь, какой богатырь стал за лето на деревенских-то харчах, да и подрос заметно! — мужики уважительно жали Лёшке руку, похлопывая по плечам. — Совсем мужик взрослый стал!
Поговорили немного, Лешка рассказывал о жизни в Каменке. Зазвонил телефон:
— Лёш, тебя, Катерина Ивановна!
— Леша, Иван Игнатьич ждёт!
— Иду!
В кабинете была Феля, ухватила Лёшку за уши, расцеловала, заставила покрутиться:
— Подрос, скоро меня догонишь!
Лешка улыбался:
— Ну я-то расту. Феля, завтра иду на перекличку, чёт немного мандражирую.
— Я с тобой пойду! Иван, я с утра задержусь, до обеда всё подождёт, у меня важнейшее дело — мальчика своего в школу провожать!
