Нужным быть кому-то (СИ) - страница 91
— Я морду ящиком, поворачиваюсь к Витьку — вроде не понял, Витек — кореш свой, тут же просек и переводит мне на английский. Ну, я как джентльмен, ответил вежливо, что, мол, бывает, а у самого… как дерьма наелся. Вот чё надо? Когда свалила от нас с батей, все до копеечки со счетов сняла, мы с ним на хлебе и макаронах полгода жили… Козырь вон с нами последним делился… А эта… она чё думала — я от радости вскочу и начну орать? Мне её матерью назвать язык не повернется, я, может, злопамятный. А? Какие на фиг родственные чувства? Да и не верю я таким, опять же батя… у него мотор и так барахлит, и кто знает как бы он отреагировал на такое… Карооч, так мне тошно, вот зачем я ей понадобился? Не верю я ей, или старость подкатила, у сыночка на шее посидеть захотелось? Ишь, давно потерянного сына… брошенного! Забыла, похоже, как орала на меня — «выродок». Ты, бабуль, мудрая, успокой мою душу, а? Я в таком раздрае и дерьме ещё не был.
Баба Таня приобняла его:
— У каждого бывают испытания, кто-то выдерживает, кто-то ловчит, кто-то за счет других вылезти старается. Вы с твоим отцом свое испытание выдержали, как подсказывает тебе твое сердце, так и делай.
— Сердце мне еще тогда подсказало: батя для меня все — и отец, и мать, и дед, и бабка. Ща вот, правда, вы с дедком есть. Не, я над батей трясусь, он у меня мужик кремень, а та мадам… чужая она.
— Ну и отпусти, зла не держи, пусть живет, как может, у вас своя жизнь. Только сдается мне, что вот сейчас-то, после того, как она увидела тебя, зачнется у неё собственный ад. Пусть ты и не признался, а ведь затрясло её всю… Да, аборты делать — страшный грех, но дите малолетнее бросить, это самый страшный грех.
— Вот и гоняю: мало ли, вдруг той мадаме приспичит чего-нить, ну, там, позвонить, или встретиться как бы случайно, я уже всех предупредил — и главбуха, и начальника охраны, и секретаря его, не дай Бог, чего пропустят… Может, у неё деньги кончились или еще чего? Не, батя тогда же подстраховался, как только немного наладилось у нас с ним, он через мужика одного, ушлого такого адвоката нажал на неё, ну, она и подписала отказные бумаги на меня, могли ведь и за задницу взять за кражу со счетов-то. Так что не было у меня матери, а ща она зачем?
— А давай-ка завтра твоего батю к Феньке-Афанаське свозим?
— Эт чё такое — Фенька-Афанаська, оно какое-то?
— Сам ты, оно. Раньше имена-те по святцам давали при рождении, а там то ли батюшка выпимши был, то ли с великого похмелья, ну и назвал её Афанасия. Пока маленькая была, звали Афанаська, а в школе учительница возмутилась, что за имя такое, нелепое, ну и прозвала ей Феней. Она, Феня-то, в травах дюжеть много понимает, раньше-от сама собирала травы и сушила как-то мудрено, и кажную в свое определенно время рвала, а и лечились у неё многие. А сейчас стара стала, почти не ходит по лесам-от, но травушки понемногу собирает, уговори батю и поедем к ней, совсем не вылечит, а полегше наверняка, станет, там же никакой химии. У меня годов несколько грудная жаба была, как только не лечили, а вот травки меня на ноги и поставили, да и деушки наши с ней дружбу завсегда водили и водят.
— О, это то, что доктор прописал, во сколь поедем?
— А поутру.
А у деда Васи спорили Марина с Сашей: надо было одиннадцатого ехать в Питер, к Сольевой (и так уже срок прошел, там ещё и Сольева приболела, почти месяц не работала), Маришка хотела сама поехать, но Горшков был категорически против, через три с половиной месяца рожать и рисковать он не хотел.
Маришка сердилась, ей непременно надо было самой с сыночком поехать, спор никак не заканчивался, и она еле сдерживала слёзы, когда явился чумазый Санька.
— Мама, ты почему плачешь? Папа?
— Да, Сань, в Питер тебе надо ехать к Эллине Арвидовне, а мамочке с животиком не надо бы.
— А чего тогда ты плачешь, мы с бабой Леной поедем, там же уколов не будет, а больше я ничего не боюсь!
— Вот сыночек, правильно, я тоже так говорю маме.
С улицы донеслось поскуливание:
— Ладно, я пошел, меня друган Верный ждет! — Санька чмокнул родителей и убежал.
Сергеич, приподнял Марину и усадил к себе на колени:
— А станешь вредничать, точно, сына Агафоном назову, будешь его звать с улицы — Фошка, иди домой!
— Сам ты Фошка, — Марина вздохнула, — вот, что ты за человек, даже поругаться с тобой не удается?
— А надо? Или это списываем на беременность?
— Ой, Саш, наверное, на беременность, я как бы не склонна к истерикам.
— Ну и поистери, я же все равно тебя люблю, да и куда вы от меня денетесь, я вас поймал и никуда не отпущу, опутал вот как паук паутиной!
— Ты самый лучший паучище! — через минуту они упоенно целовались.
Лешка, узнав про Феню, напросился с ехать с ними:
— Мне надо! И деда давай возьмем?
— Возьмем, возьмем, только сколь проездим, не знаю, там дорога плохая, вся в колдобинах, а тебе одиннадцатого в школу ведь.
— Ради такого можно и прогулять!
Феня-Афанаська жила на дальних выселках, где оставалось с пяток крепких домов, остальные неласково смотрели заколоченными окнами и, казалось, были смертельно обижены на весь свет!
— Да, печально! Когда колхозы-от были, тут ведь молодежи много было, колхоз справный был, а потом вот… все поубегали отсюда не от хорошей жизни, сечас, вон, три старухи да два деда… дорога никакущая… А места-то здесь какие! Вы бы, мужики, хоть какой дом отдыха или турбазу здесь наладили, и вам польза, и людям радость, чай, найдутся желающие в такой красе и приволье отдыхать?
Мужики переглянулись:
— Мысль интересная, надо окрестности осмотреть, прикинуть… — А чё, бабуля в самый корень зрит, можно и наших сюда будет отправлять, — загорелся Макс. — Бать, присмотрись, я в жизни не получал такого драйва как здесь! Тут, как ты выражаешься, Игнатьич, душевно, кемпингов налепить, если вода поблизости есть, пляжик с грибочками, такую конфетку можно забацать… ухх! Мы с мужиками вам в момент планов накидаем как чего сделать, клёво выйдет!
