Эта страна - страница 46
– В Аргентину, – спокойно сказал полковник. И облизнул пальцы.
– Это ты в Аргентину побежишь, нацист недорезанный, – рассвирепел Василий Иванович. – Уж, может, и доживу я, полюбуюсь. Уселся, как прыщ, и думаешь, что навсегда? Так-таки, думаешь, не сковырнут?
– Думать стало некогда, всё пошло на уровне энергии.
– Шути, шути. Ещё пройдёшь последним коридорчиком.
– Может, и пройду. Может, и меня через сто лет воскресят. Видел из НКВД товарищей?
– А ты их видел? – спросил Казаров.
– Не всех и мельком. А что?
Василий Иванович демонстративно занялся своим чаем и разговор о товарищах из НКВД поддерживать не стал.
– Ну а ты, профессор? Как там дружки твои троцкисты?
«Они мне не дружки».
– Они не троцкисты.
– А, какая разница. Все волками глядят. Вон на Казарова погляди: троцкист он или кто, рожа разбойничья?
– Беспартийный, – сказал Казаров прохладно. – Василий Иванович, в Трофимках мужики сход собирают. Поедете?
– Поеду… скажу гражданскому обществу пару ласковых.
Василий Иванович пофыркал, и Саша увидел, насколько он здесь на своём месте: то ли степной помещик, то ли председатель колхоза.
– Что губы жмёшь? Мы сейчас приехали в такую ситуацию, когда никто не знает, чем всё кончится. И пока никто ничего не знает и все жмутся, канализация продолжает свою работу! Тихую, блядь, и глубоко нужную!
Почему именно канализация, подумал Саша. Почему всегда канализация становится последним доводом в спорах власти и граждан, придя на смену пушкам точно так же, как законно избранные пришли на смену королям.
– Не нравится Василий Иванович! – продолжал мэр со злобным упоением. – Василий Иванович коррупционер! Я хочу знать, если мы все такие продажные, почему у тебя вода из крана течёт? Почему тебя под каждым кустом не грабят? Порядок что, сам по себе на землю падает? Как снежок-дождичек?…Казаров! Ты не забыл, завтра конвой для почты?
– Помню.
– Повезут пенсии-пособия, – объяснил Василий Иванович в ответ на вопросительный Сашин взгляд. – Так охраняем, чтобы не только повезли, но и, так сказать, вручили. Много тут удальцов.
Саша поглядел на людей Казарова и поёжился: явно не в лагерях умерли люди. («Казачья буйственность помешала им умереть мирно».) Они не принимали участия в разговоре и вряд ли к нему прислушивались. А внимательный ждущий взгляд самого Казарова был устремлён почему-то именно на него, на Сашу.
Доцент Энгельгардт не выдержал, извинился и вышел во двор.
Без света от земли, с луной на небе, густая и неподвижная ночь показалась ему последней, окончательной ночью – той самой, которая поджидает всех.
Тень от стены двинулась, отяжелела и стала полковником Татевым. Полковник ходил уже не в пиджаке, а в коротком пальто с меховым воротником, и Саша подумал, что, когда настанет зима, пальто сменится шубой. И ему стало легко и весело.
– Ну и как тебя сюда занесло? – спросил Татев.
– Случайно.
– Случайно? Понимаю… Дубовый листок оторвался от ветки родимой… и кто был этим мощным порывом ветра, который тебя подхватил и помчал?
– …А тебе зачем?
– Пока не знаю. Пригодится…Такие вещи рано или поздно пригождаются.
– А как сюда занесло тебя?
– По работе. А ты что подумал?
– Можно с тобой в город вернуться?
– Можно.
– Когда ты собираешься?
– Когда я собираюсь… Как только подходящий момент улучу. Я здесь, Саша, в таком же плену, как и ты.
– И Расправа?
– Расправа тоже.
– А почему за нами не приглядывают?
– А ты побежишь?
Саша вгляделся в ночь-полночь. Войти в испытания, как в кипящую живую воду, и выйти из них другим человеком. (Вздорная идея; никогда ему по-настоящему не хотелось её осуществлять.)
– Нет.
– …
– Вы на чём сюда приехали? На машине? – (Невозможно представить, что полковник и Расправа куда-либо поедут на автобусе.) – Можно на ней назад уехать?
– Можно. Если ты заводить без ключей умеешь.
«А ты-то что, неужели не умеешь?»
– А у кого ключи?
– У Казарова.
– …Кто он такой?
– Мне тоже интересно.
Саша, который уже придумал себе офицера, диверсанта, заплечных дел мастера, так просто с этим образом не расстанется, и всё, что он узнает о Казарове – что бы он ни узнал, – ляжет в существующую картину ещё одним гармонирующим мазком: без усилий и фальши, очень естественно жизнь примет заданные воображением цвет и форму, а недовольными останутся разве что другие рисовальщики – с другими мелками, красками и предпочтениями – и, возможно, сам Казаров, буде ему представится случай узнать, что в действительности думает о нём тот или иной дальний знакомый: но что он тогда скажет, кроме растерянного «да я совсем не такой».
– …Олег, насколько всё серьёзно?
– Боишься, что Василий Иванович тебе голову отпилит и в Следственный комитет с приветом пошлёт? Это вряд ли.
«Ну а вдруг?»
– Я понимаю. То есть нет. Не понимаю вообще ничего.
– Глубоко разумный подход.
– …
– …
– Мне не нравится, когда в мясорубку государственных интересов попадают ни в чём не повинные люди.
– А на свете есть ни в чём не повинные?
– Ты прекрасно понимаешь, о чём я. Это не философский вопрос.
– Да. Но так будет всегда.
– И это всё, что ты мне скажешь?
– Я тебе уже говорил: уезжай. Это помогло?
– …
– Глупо думать, что мясорубка остановится, если именно ты сунешь в неё палец.
«Вот и всё, что мы знаем о мясорубках».
Наконец угомонились, разбрелись. Саша с горечью признал, что уже привыкает спать на каких-то дерюжках, охапках сена – и не раздеваясь. Он свернулся калачиком и мгновенно отключился, провалился в глубокое забытьё – глубины, пучины.
