Эта страна - страница 61
Саша не успел улизнуть и попался: прямо к нему шёл Вацлав, человек в сером, человек с глазами серийного убийцы. Не дёрнешься. Не побежишь. Даже если побежишь – догонят.
– Мы до сих пор не знакомы, – сказал убийца, протягивая Саше обезображенную руку. – Иван Кириллович считает, что я вас напугал. Понапрасну обидел… Если так, сожалею.
– Нет-нет, ничего. Ничего страшного.
«Ещё как страшно! Ещё как!»
– Наслышан о ваших приключениях.
– Да какие там приключения…
Доцент Энгельгадт в отчаянии оглянулся: помощь идёт? Никому не было до него дела, одни расходились, другие отворачивались. Профессор Посошков говорил что-то мэру, и тот покорно слушал.
Сзади его тронули за плечо. Он обернулся и увидел Кошкина.
– Смешные вы люди, – сказал Кошкин. – Думаете, что поставили памятники государю императору, Деникину и кому там ещё и перечеркнули тем самым прошлое?
– Но ведь и Ленину памятники стоят, – и Саша махнул рукой предположительно в сторону Соборной площади. – Вы сами видите.
– Вижу. А также вижу оболваненную молодёжь, которая эти памятники снесёт по первому знаку.
– Здесь? В Филькине?
– А что же Филькин, вне процессов?
«Вот именно. Здесь процессы – только природные».
Ещё прежде Саша заметил, что профессор Посошков при всех поздоровался с Кошкиным – сухо, но поздоровался, все прочие делали вид, что этот одноглазый внимательный человек находится в какой-то другой реальности – рядом, говорите, сидит? нет, никого не видим, – и чем больше Кошкина игнорировали и сторонились, тем сильнее проглядывали сквозь показную отчуждённость непоказные страх и ненависть.
Вацлав сейчас смотрел с нескрываемой ненавистью.
– Когда пролито столько крови, – сказал Кошкин в ответ на этот взгляд, – наступает минута, когда уже невозможно признать, что кровь была пролита зря. Да эта кровь к небесам завопит.
– А так она не вопит?
– А так можно делать вид, что не слышно, – сказал Вацлав.
И опять эта всёсжигающая ненависть. Как же ты умер? подумал Саша. Как ты жил до того, как? (А Кошкин молчит, молчит и улыбается, если это улыбка.)
Классический образ левого эсера – это авантюрист без твёрдых убеждений, преступно легкомысленный, герой беспардонной партизанщины; в его деяниях – гремучая смесь удали, наглого счастья и неприязни ко всякой дисциплине. Это и Д. Попов со своим «лихим, но очень распущенным» отрядом, и расстрелянный после июльского мятежа зампредседателя ВЧК В. А. Александрович, и куриозный полковник Муравьёв, на предупреждения о вредной деятельности которого Ильич отвечал: «Ерунда, ему уже некуда переходить, кто его примет». В большинстве своём эти люди полегли на полях революционных битв и заговоров либо, как ренегат Г. Семёнов или фальшивый убийца графа Мирбаха Блюмкин, перешли к победителям-большевикам на закордонную работу. Никто из них не представим в мирной жизни. Никого из них, кстати сказать, и не воскресили.
Лихач был точно таким же, но не с таким громким именем и не с таким багажом. В 1923-м он из тюрьмы попал в ссылку, в 1924-м из ссылки бежал и скитался по стране – нелегальный, без фамилии. Он мог погибнуть при подавлении восстания Ускова в тридцать первом. Он мог погибнуть при подавлении одного из тринадцати тысяч крестьянских бунтов в тридцатом. (Около тринадцати тысяч бунтов за один год, более двух миллионов участвовавших, волна поджогов, самосудов, убийств местных чиновников и активистов. Первый секретарь обкома ЦЧО Варейкис пришёл к выводу, что «там, вероятно, существует определённый эсеровский центр, который руководит этим делом».) Он погиб, хорошо зная, за что именно, и только в XXI веке почувствовал себя сломанным.
Будь он настоящим бешеным, он бы знал, что ему делать. (Бешеным и вдобавок неграмотным.) Будь он полностью предоставлен себе, ушёл бы по стране скитаться. (Один-то раз получилось, и неплохо: с бродягами, голытьбой, с живыми богами сектантов, с анархо-подпольниками, которые в 1925-м массово выходили из тюрем и быстро оказывались на нелегальном положении.) Как-то он не успел, не просчитал, слишком скоро попался под руку… в умелые руки… и теперь проходит предопределённый путь от конференций старых партийцев до ротонды в центральном парке города Филькина, где вмес то назначившего ему встречу человека видит полковника Татева и его удостоверение.
– Знаешь, кто я? – Полковник вгляделся в ставшее замкнутым лицо. – Знаешь. Давай поговорим.
– С чего ты взял, что я буду с тобой разговаривать?
– Выбора у тебя нет. …Улыбаешься?
– Вспоминаю, сколько раз за эти месяцы я слышал эту фразу.
– И от кого же?
– Нет, господин полковник, я не доносчик.
– Товарищ полковник.
– Мне ты не товарищ. Что-нибудь ещё?
– Личный вопрос. Зачем такому герою подставлять девушку?
– Девушку? Ах, девушку… И чем она так тронула сердце полковника из охранки?
– Это в мои обязанности входит. Таких девушек защищать.
– От них же самих? понимаю… Знаешь, Татев, ты впустую тратишь казённое время. Если тебе сотрудники нужны, ты сейчас не по адресу. Поскреби, поищи… Может, найдёшь каких жандармов бывших. А я с охранкой не стану… сотрудничать.
– Да и не надо. Своим коллегам по-любому будешь объяснять, как ты здесь оказался. У социалистов это типа спорт, поиск провокаторов.
– …
– …
– …Тот человек… От которого пришло сообщение… Он…
– Человек, от которого пришло сообщение? А, он ни сном ни духом. Сейчас не обязательно кого-то заставлять посылать сообщения. Даже телефон его у него из кармана вынимать не нужно. – Полковник Татев достаёт собственный мобильник и с любовью его рассматривает. – Дивные в XXI веке технологии, правда? Но у всяких дивных технологий есть оборотная сторона. – Он смотрит Лихачу в глаза. – А самое дивное в том, что ты теперь своего товарища – он-то тебе товарищ? – будешь подозревать, подозревать и мучиться. Правду я тебе сказал или нет? Поверить охранке или не поверить? А товарищу ты своему поверишь, когда он тебе скажет то же самое, что я? Понимаешь меня? Чуешь, чем пахнет?
