Узкие улочки жизни - страница 117
Вакуум. Пустота. Отсутствие чего бы то ни было. За то время, пока Матиас был без сознания, он забыл, что значит осязать, обонять, видеть и прочими способами общаться с миром. Можно ли вернуть его обратно? Можно ли проткнуть этот вакуумный пузырь? Не знаю. Это и выглядит страшно, а если вдуматься в ситуацию, она становится во сто крат страшней. Новая разработка военных? Оружие, уничтожающее любого человека со стопроцентной гарантией? Не может быть. Если мои фантазии хоть краешком касаются истинного положения дел, пора...
Бежать. Подальше. Так далеко, как только смогу. Если успею. Но сначала надо проконсультироваться со специалистом.
— Да, похоже, положение безнадёжное. Очень жаль.
— А стоит ли его жалеть? — Доктор Шмидт с некоторой брезгливостью посмотрел на овощеподобного резчика. — Если он убийца, можно считать это карой Господней. Он ведь убийца?
— Вне всякого сомнения. Скажите, Макс Лювиг сейчас у себя в палате?
— Хотите поговорить с ним?
— Да. Раз уж я всё равно здесь.
— Он рисует. — Очки вновь покинули карман и примостились на длинном тонком носу доктора. — В парке. Вас проводить?
— Спасибо, я знаю дорогу.
Усадьбу Доннерталь, в начале прошлого века перестроенную под клинику, окружал самый настоящий парк, способный посоперничать с дворцовыми ансамблями размерами и разнообразностью растений и массой прочих достоинств, но только не ухоженностью. Нет, дорожки были тщательно вычищены и регулярно досыпались свежим речным песком, старая и больная древесная поросль своевременно вырубались, а розы укрывали к каждой зиме, то есть, обычные садовые работы велись неукоснительно и с истинно немецкой точностью. Зато всё остальное... Или правильнее сказать, оставшееся?
Необыкновенная атмосфера. Газоны с разновысокой травой, создающие впечатления самосева. Клумбы, окаймлённые неровно обтёсанными камнями. Мшистые подножия столетних дубов и плющ, медленно, но целеустремлённо перебирающийся с одной ажурной арки на другую. Гирлянды прудов с обманчиво топкими берегами. Тишина и покой, но не запустения, а дремоты: умиротворённый лик прилёгшей немного отдохнуть природы, чей сон способно нарушить только одно создание. Человек. Если не научится существовать в гармонии с миром также хорошо, как это делает, например Макс.
Не знаю, с собаками его по вечерам ищут санитары или на моего приятеля давным-давно повесили радио-маячок, но отыскать бывшего доктора Лювига на просторах Доннерталя может далеко не каждый. Я могу это сделать только потому, что Макс некогда сам показывал мне свои любимые закоулки парка. Вот и сейчас он располагался в компании этюдника и корзины для пикника в одном из таких уединённых местечек, спрятавшись за начинающей желтеть ивовой изгородью.
— Привет, Макс.
— О, единственный и неповторимый! Какими судьбами? Ты редко балуешь меня визитами и, если не ошибаюсь, время следующего ещё не подошло.
«Единственный и неповторимый». Макс именует меня только так с тех пор, как подтвердил за мой счёт свою научную теорию, но по каким-то причинам не смог или не захотел размножить и упрочить достигнутый успех.
— Я приехал сюда по делам.
— Ааа... Ну-ну. — Он сделал вид, что потерял ко мне всякий интерес, и наклонился к подрамнику, близоруко вглядываясь в только что положенный на бумагу акварельный мазок.
М-да, с весны русые локоны стали ещё длиннее, и теперь Лювиг выглядел ещё богемнее, чем раньше. Просторная куртка из толстого шерстяного сукна, шарф, концы которого волочатся по земле, бархатные брюки, остроносые лакированные башмаки и особое выражение лица, можно сказать, устремлённое в невидимые простому смертному дали — ни дать, ни взять, мэтр живописи в собственном загородном поместье, соизволивший запечатлеть мгновение вечного существования природы.
Впрочем, рисовать он умеет, и я точно знаю, что его работы пользуются неизменным спросом на всевозможных пейзажных салонах. А вот людей мой старый приятель не рисует. Как он сам однажды рассеянно обронил в разговоре, по той причине, что в человеке для него нет ничего загадочного и вызывающего благоговейное восхищение.
— Мне нужно поговорить с тобой.
— У тебя есть ещё четверть часа, а потом у меня начнётся второй завтрак, на который я тебя, уж извини, не приглашаю. Не взял достаточное количество припасов, — совершенно серьёзно сказал Макс.
Вот в этой убийственной серьёзности и скрывалась главная опасность общения с доктором Лювигом. Только после многих месяцев знакомства можно было сделать вывод, что беспечная улыбка означает крайнюю заинтересованность в теме беседы, а задумчивая мина — шутливое настроение.
— Я не отниму у тебя много времени.
— Только попробуй! Я не отдам! — Он выставил кисть в мою сторону, как штык.
— Может, обойдёмся без игр? Всего несколько минут, Макс. Я чертовски рад тебя видеть, но слишком устал за последние дни.
— И увидел что-то жуткое, — меланхолично улыбаясь, дополнил моё признание Лювиг.
Опять прав, чертяка! Каждый раз удивляюсь, как в первый, но спрашивать, откуда ему доподлинно известно моё психологическое состояние, глупо. В конце концов, именно он вывел меня из депрессии, грозившей перекинуться в шизофрению.
— Да. Очень жуткое. И именно об этом хочу поговорить.
— Ты немного напутал, Джек. Я не психиатр. Я псих.
Вернее, умело играет психа. Ну ещё бы, с его-то опытом и знаниями! Не знаю, зачем это нужно доктору Лювигу, но в меня с детства вбили уважение к чужим личным устремлением, пока они не вредят моим собственным, и я стал невольным соучастником максовского спектакля, а теперь уходить со сцены уже слишком поздно.
