Цитадель души моей - страница 87

вихрем по провинциям кружили, рабов освобождая и винные погреба опустошая. Армия –

с переменным успехом – их долго гоняла, но утих бунт только тогда, когда закон обратно

отменили. Многих, конечно, по крестам развешали – но в основном всё тех же рабов, к

бунту примкнувших. А гладиаторы чуть не все вернулись обратно в свои казармы и до сих

пор похваляются, как славно они тогда погуляли.

Всё, началось. Слышен нарастающий волнами гомон толпы – зрители устали ждать

и требуют начала зрелища. Забегали вокруг, затопали сапогами – команды, шум, тяжелое

дыхание. Заскрипели где-то наверху тяжелые деревянные шестерни, скрежетнули,

натягиваясь, цепи.

- Открывай! – донеслась до меня откуда-то команда и, в противоположной от решетки

входа стене моей камеры, у самого пола, появилась ослепительная полоса света.

Появилась и, сопровождаемая жутким скрипом шестерен, начала расширяться.

Пересиливая резь в глазах, я смотрел на эту полосу, пока не начал различать песок арены,

полосы от граблей и вкрапления мусора на песке. Первые секунды выскочивший из

открывшейся клетки человек практически слеп, и не надо думать, что я тут единственный

гладиатор поневоле, хоть понаслышке, да знающий как всё устроено на Арене. Кто

порасторопней – может успеть воспользоваться этим преимуществом и увеличить свой

шанс дожить до финала.

Поэтому я вышел только после того, как дверь полностью поднялась и, дежурящий

наверху, стражник принялся лениво выталкивать меня наружу длинной палкой. Подавив

желание вырвать дрын и хорошенько наподдать им стражнику по яйцам, я осторожно

подошел к проёму и ступил на песок арены.

Первое, что я заметил – взгляды.

Егерям почти не приходится выступать перед большой аудиторией. А если и

приходится, то частенько с конфузией – стоит егерь, ни разу от звериного взгляда глаз не

отводивший, мямлит, краснеет, пыхтит и тужится – а двух слов связать не может. И дело

вовсе не в отсутствии привычки. Дело в том, что у егерей чутье природное сильно развито,

не в пример обычному человеку. Интуиции егерь привык доверять чуть ли не больше, чем

всем остальным чувствам. И тут проявляется одна интересная особенность людей, когда

их количество в одном месте начинает превышать некоторый предел. Тогда они перестают

быть обществом разумных существ и превращаются в одно полуразумное существо –

толпу. И, стоящий перед аудиторией егерь чувствует именно её – тысчеглазую,

многорукую и многоротую тварь, очень опасную, легко возбудимую, и, в ярости своей,

совершенно неуправляемую. Разумом он видит множество людей, которые, скорее всего,

даже настроены к нему доброжелательно – а интуиция твердит ему: «Беги, спасайся, не

предпринимай ничего, что может её разозлить – сейчас она сыта и добродушна, но если её

разозлить – пощады не будет!» И, раздираемый противоречиями, стоит он, бедолага, и не

знает, что делать: бежать – людей насмешишь, речь говорить – всё нутро протестует. И это,

повторюсь, еще мирная и доброжелательная аудитория.

Не то, что в моем случае.

Похоже, Пларк «звездой боев» меня еще не объявил – мне эта честь, очевидно,

предстояла в недалеком будущем. Иначе интереса ко мне было бы намного больше – а

пока я ощутил десяток заинтересованных взглядов да некоторое количество равнодушных

– в целом моя персона толпу не сильно заинтересовала. В этом секторе я был один –

остальные девять дверей остались закрыты. Ближайшая от меня пара гладиаторов рыла

песок, вцепившись в горла друг другу в пасах в пятнадцати от меня, немедленной схватки

с моим участием не ожидалось, поэтому большого внимания я не привлёк. Оно и к

лучшему – надо как-то быстренько разобраться с этой неожиданной неприятностью и

привыкнуть к ощущению множества взглядов, желающих от меня только одного –

увидеть, как я ползаю по песку с выпущенными кишками и блюю кровью.

И тут меня кольнуло определённо злым взглядом – не просто злым, а злым именно

на меня. Я зашарил глазами по толпе, ожидая увидеть Пларка: я думаю, на первый бой-то

он меня вывел только для того чтобы понять, чего я в своем нынешнем состоянии стою и

соответственно последующие бои для меня подобрать – так что он просто обязан следить

за мной в оба своих поросячьих глаза. Но обладатель взгляда никак не находился и мне

понадобилось секунды, наверное, три, чтобы понять, что я ищу не там. С Императорского

балкона, массивным коробом нависающего над противоположным концом арены, свисал

вниз штандарт с гербом наместника – перекрещенными топорами в увитом лавровыми

листьями круге. А над штандартом виднелись плечи и голова сидящего в ложе человека –

седые волосы, широкие залысины и, поблескивающая на солнце, макушка. Так Родус

здесь, оказывается. Решил-таки посмотреть бой, несмотря на пропажу вергов? Рядом с

наместником замер в полупоклоне немолодой мужчина в кожаной куртке и в сером плаще

с алой каймой – похоже, кто-то из легатов. Разговаривают, смотрят оба в мою сторону, а

этот, в сером плаще, еще и пальцем для верности тычет. Вот он, дескать, злыдень,

прихвостень звериный и предатель рода человеческого. Ну-ну.

Болиголовом опоённым особую инициативу проявлять не положено, и я решил пока

этой тактики и придерживаться, тем более она и мне всего удобнее. Встал сразу за дверью,