Бестиарий спального района - страница 26
— Как меня, — подтвердил Федор. — Ну, значит, молодость, сил девать некуда, дурная энергия — через край. И умел этот Федя бренчать на гитаре. Очень-очень плохо умел, ужас один! Однако шила в жо… э-э-э… в заднице не утаишь, и кололось это самое шило страшно, и башню Федину не по-детски сносило на предмет — угадайте, дети, на какой? Правильно: стать рок-звездой! Как битлы, как Джимми Хендрикс, как Эрик Клэптон! А если кто скажет, — Федор вдруг зверски оскалился, — как, на худой конец, Розенбаум, то быть такому умнику самому с худым концом!
Люба, очевидным образом потерявшая нить рассказа, широко зевнула. Федор решил вернуться к сути:
— Он, конечно, пытался сочинять песни. Песни не сочинялись. Федя терзал гитару и так и этак, и даже вот эдак. — Федор забросил руки за спину, сделал вид, что действительно пытается играть на музыкальном инструменте.
Девушки рассмеялись. Внимание было восстановлено.
— И однажды, сдуру и спьяну, этот мальчик сочинил песенку. На примитивнейших аккордах. С первыми же попавшимися словами — не наболевшими, не выстраданными, а так — мусорными. Это была песенка про дождь. Может, вы ее и знаете. Под дешевый переборчик поется, козлиным голосом…
— «По крышам зарядил, всю душу промочил, потом перевернул… Дождь…» — задумчиво процитировала Наташа вполголоса. Слух, между прочим, у девчонки есть, отметил про себя Федор. И тембр приятный. Ей-богу, симпатичная какая девка!
— Именно! Это, милые вы мои, не песня, а убожество. Пиз… пардон, кошмар, я хотел сказать, верх бездарности, предел безвкусицы. Федя потом еще немало песен написал, так вот «Дождь» — худшая из всех. А он, дурак, нет чтобы выкинуть это позорище из головы — спел ее на следующий день друзьям. А им понравилось! И если бы только им! Многим понравилось! Стали Федю на концерты приглашать, студии предоставлять для записи, диски выпускать, в эфире крутить. Прославился Федя, дурило гречневое.
Федор перевел дух, махнул официанту — повторить, мол, все.
— А дальше? — спросила Наташа.
— Дальше… — отозвался Федор, махнув текилы. — Дальше наклонная плоскость. После сотого исполнения Федя начал догадываться: что-то не так. После двухсотого понял, что «Дождь» ему надоел хуже горькой редьки. После пятисотого — возненавидел. Он ведь сочинял новые песни, несравнимые с этим говном про дождь, а никому от него ничего другого не нужно было. «Дождь»! «Дождь» давай! Спой про дождь, Федюня!» Тьфу, чтоб вы все сдохли! Это я не вам, девчонки…
— Вы не кокетничаете? — тихо спросила Наташа. — Правда считаете эту песню говном?
— Чего ради мне с вами кокетничать! — отмахнулся Федор. — Отвратительное, вонючее говно. Пожалуй, только в этом и достоинство «Дождя»: большего говна никому не написать! — Он пьяно засмеялся. — Песня-говночемпион!
— Может, вы и правы, — сочувственно улыбнулась Наташа.
Федору захотелось рухнуть перед этой девушкой на колени, прижаться лицом к ее джинсовым бедрам, заплакать. С трудом, но удержался.
— Вас заставляли ее петь?
— Если бы только это! — прорычал он. — Ее, например, крутили по радио, когда Федя просыпался после пьянок. Похмелье, голова трещит, во рту гадостно, тошнит, умереть хочется — так на, дорогой, получи еще свой же поганый «Дождь»! И не выключишь — из соседних окон звучит! У-у-у! — Федор обхватил голову, покачался на стуле. — Слыхали про такую средневековую пытку — водой? Вот тут было так же! Пытка дождем! А за что?! Вот правда, за что?! Ну, высрал один раз такое говно, так забудьте! Он же, Федя, учился: на гитаре круто играть учился, новые песни сочинял, настоящие…
— Только, выходит, не получилось у вас ничего, — брякнула вдруг Люба.
Треснуть ей, что ли, пепельницей по башке, подумал Федор. Вот же дура! И сама, видать, из таких же, из «дождепоклонниц». И не слушает ни хрена. Впрочем, где уж ей слушать — скромная-то скромная, а мартини вон как лакает… Сукой буду, нарвется она когда-нибудь на менее терпеливого, чем он, Федор…
— У меня, девочка, получилось! — объявил он, сверля Любу взглядом. — Каждая моя новая песня была лучше этой примитивной мерзости. Каждая! Я брал новые высоты, ко мне приходило вдохновение, я ставил на каждую мелодию осмысленный, хороший текст, понимаешь? Я прыгал до потолка от радости, когда у меня получалось…
Он уже рассказывал от первого лица.
— Только вот публика так не считала, — завершал рассказ Федор. — Как я ни старался, они требовали только этот трижды гребанный «Дождь». А суки критики писали в своих статейках что-то типа того, что артисту не удалось преодолеть планку, поставленную им самим в начале карьеры.
— И вы бросили писать, — задумчиво сказала Наташа.
— Точно, — подтвердил Федор. — Бросил! Да подавитесь вы этим «Дождем», решил я! И с тех пор… даже не знаю… успокоился немного… живу вот…
— Жалко, — проговорила Наташа. — По-моему, вы сдались.
…Они еще немного посидели вместе. Федор не знал, рассчитывали девушки на что-то или нет, да и не очень беспокоился об этом. Слушать его они стали плохо, а ушли и вовсе невежливо — в самый разгар лекции «О происхождении в России говнорока». Просто встали на полуслове и ушли. К парням каким-то подсели.
После этого Федор не стал задерживаться. Выпил еще пятьдесят текилы, расплатился и побрел в сторону дома.
…В какой-то момент пришла мысль, что, пожалуй, не мешало бы добавить. В уличной палатке он купил себе банку джина с тоником. Поплелся дальше.
Откуда-то со стороны скверика донеслось пение под гитару. Странно. Уличный певец здесь, в Новокузине? Что ж, послушаем, решил Федор, делать-то все равно нечего.
