Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - страница 125
— Вас словно святой Христофор перенес через поток!
Когда Бартоломе и его спутники подходили к Сьюдад-Реалю, дозорные индейцы сначала в темноте не заметили его, а когда Бартоломе окликнул их, пораженные его приходом, упали на колени и стали просить прощения.
— За что же мне прощать вас, дети? — спросил Бартоломе. — Вы не причинили мне никакого зла. Идите с миром по домам.
— Но нас строго накажут, отец, за то, что мы пропустим тебя, — возразили индейцы.
— И верно, — сказал Бартоломе Хордану и Родриго. — Что же делать? Эврика! — вдруг улыбнулся он. — Мне пришла в голову блестящая идея!
— Какая же? — спросил не очень-то спокойный Ладрада. Обстановка не располагала к шуткам.
— Вот что: я свяжу дозорных индейцев, чтобы испанцы подумали, что те сопротивлялись! И тогда их минует гнев хозяев! — ответил спокойно Бартоломе.
И он сам, своими старческими руками, стал связывать молодых, сильных индейцев. Помогали ему Хордан и Родриго. Индейцы, поняв замысел епископа, весело смеялись и покорно лежали, пока их связывали.
А в городе в эту тревожную ночь, под толчки землетрясения, жители покидали свои дома и говорили: «Вероятно, этот грохот возвещает нам о гибели нашего города — о приходе мятежника-епископа, а эти псы-индейцы заснули и пропустили его…» Каково же было их изумление и возмущение, когда наутро они узнали, что епископ и в самом деле пришел в Сьюдад-Реаль! Эта новость поразила их даже более, чем бывшее ночью землетрясение.
Утром члены кабильдо, алькальд и рехидоры направились в собор и расположились там, как будто бы они явились на проповедь.
Епископ как ни в чем не бывало вышел из ризницы и спросил их, с чем они пришли к нему? Встал нотариус города и прочел требования горожан. Там не было ничего нового: они требовали, чтобы он не лишал их права исповеди, не мешал им жить, как они этого сами хотят, а главное — чтобы не принуждал их освобождать индейцев от рабства. В ином случае они откажутся перед папой и королем признать его главой своей церкви!
Лас-Касас очень спокойно и мягко ответил им, что считает их своими детьми. Он не хочет нанести никакого ущерба ни им, ни их имуществу и хочет только спасти их души. Вдруг один плантатор, не поднимаясь с места и не снимая шляпы, нагло прервал его:
— Не кажется ли сеньору епископу, если его так беспокоит состояние наших душ, что он должен был прийти со своими уговариваниями к нам, в кабильдо?
— Послушайте, вы, как вас там, — не сдерживая гнева, вскричал Лас-Касас, — и вы все, что находитесь здесь у меня, сидящие в шляпах! Если бы я хотел просить у вас что-либо из вашего имущества, то я пошел бы к вам говорить с вами у вас дома. Но я хочу говорить с вами о ваших душах, поэтому вы пришли ко мне, в церковь, ибо здесь — мой дом! И вы всегда придете ко мне, если считаете себя настоящими христианами!
Он сказал это с такой силой и убежденностью, что никто не посмел ему возразить. Нотариус попросил назначить священников для исповеди.
— Хорошо! — ответил епископ. — Я назначаю каноника Перреру и всех доминиканцев.
Раздались возгласы недовольства:
— Мы не хотим каноника и доминиканцев! Доминиканцы во всем привержены вашим взглядам. Они сами нищие и не берегут чужого имущества!
— Хорошо, — снова сказал епископ. — Успокойтесь, я дам вам таких, каких вы просите! — и назвал одного священника из Гватемалы и монахов из монастыря ордена Милосердия. — Теперь вы довольны, наконец?
Пока шли эти переговоры, около собора собралось много горожан; они волновались и шумели. Наконец алькальд и члены кабильдо вышли из собора, и все разошлись. Но все же в городе было неспокойно. Монахи ордена Милосердия уговорили Бартоломе провести ночь у них в монастыре, чтобы не подвергаться опасности дома.
Усталый и измученный от ночного путешествия, от всех дневных волнений, Бартоломе вошел в келью и попросил Хасинте принести воды с вином и кусок хлеба; он ничего не ел и не пил целые сутки!
Едва он сделал первый глоток, как услышал страшный шум и крики. В монастырь ворвались вооруженные горожане, которые обнаружили связанных индейцев, лежавших на дороге.
Увидев себя в окружении разъяренных испанцев, размахивавших обнаженными шпагами, даже обычно спокойный Бартоломе замер от ужаса. Никогда еще смерть не была от него так близко, как сейчас, в свете факелов, в этой маленькой келье… Его теснили, ему кричали что-то, он видел бледные от страха лица монахов. Но Бартоломе сдержанно спросил:
— Чего вы хотите от меня в столь поздний час?
В невероятном гаме и шуме он разобрал, что его обвиняют в том, что индейцы связаны, что он и его монахи совершают беззакония!
— Сеньоры, — терпеливо, не повышая голоса, ответил Бартоломе, — не обвиняйте в этом никого, кроме меня! Я увидел дозор ранее, чем они меня. И я собственными руками связал их. Хотя они не выполнили вашего приказа, но вина лежит только на мне!
Один из жителей города, некий Пардо, возмущенно вскричал:
— Посмотрите сеньоры, каков мирный путь! Защитник и спаситель индейцев вяжет их, а на нас пишет доносы в Кастилию, что мы плохо с ними обращаемся!
— Да что с ним возиться, с этим бесстыжим епископом, — закричал другой. — Выкинуть его из города сейчас же ночью, а если не уйдет, найдется хорошая веревка и на него!
— Я не буду отвечать вам! — с гневом вскричал Бартоломе. — Я не хочу лишать бога права строго наказать вас, ибо эти оскорбления вы наносите ему, а не мне!
Хордан и Хуанильо, пробившиеся сквозь толпу, старались оттеснить рассвирепевших горожан от епископа. Но какой-то испанец замахнулся шпагой. В одно мгновенье Хуанильо своей грудью заслонил Бартоломе. Удар шпагой свалил Хуанильо на землю. Хордан ударил негодяя кулаком, и тот упал. Завязалось настоящее побоище. Монахам все же удалось вытолкать вожаков из кельи, а затем и из монастыря.
