Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр) - страница 78
— Относительно вашего недавнего любезного предложения? — произнес я. — Милейший сэр, я предоставляю вам принять их, как вы говорите, за отказ. Конечно, я не покажу вам моих документов; без сомнения, я также не встану из-за стола и не поплетусь к вашим «лицам судебного ведомства». Право, я не желаю тревожить моего пищеварения, и меня очень мало интересуют мировые учреждения.
Он наклонился почти к самому моему лицу и протянул руку к сонетке.
— Посмотрите-ка сюда, мой прекрасный собеседник, — проговорил он. — Вы видите этот шнурок? Так знайте же, что внизу стоит слуга; стоит только колокольчику прозвонить, и лакей отправится за кон-стэблем.
— Да, — ответил я, — о вкусах не спорят. Лично я не люблю общества констеблей, но если вам угодно, чтобы один из них явился к нашему дессерту… — Я слегка пожал плечами и прибавил: — Знаете, ведь все это крайне забавно. Уверяю вас, мне, как светскому человеку, страшно интересно изучать ваш оригинальный характер.
Он продолжал всматриваться в мое лицо, не отпуская сонетки и глядя мне прямо в глаза. Наступила решительная минута. Мне казалось, что мое лицо изменяется под его взглядом, что улыбка, с которой я говорю, превращается в гримасу человека, подвергшегося пытке. Кроме того, меня мучали сомнения: невинный человек, думал я, при виде дерзости и бессовестности хозяина почтового двора рассердился бы давным-давно; так терпеливо подвергаясь испытанию, я молчаливо сознавался во всем. Наконец, я не вытерпел…
— Вам не будет неприятно, если я положу руки в карманы брюк? — спросил я. — Извините, что я говорю об этом, но минуту тому назад вы были до такой степени нервны!
Мой голос звучал не вполне так, как бы мне этого хотелось, но все же произнесенное замечание сошло недурно. Я сам заметил, что говорил с дрожью в голосе, но, по-видимому, это ускользнуло от слуха моего неприятеля. Он отвернулся и глубоко вздохнул; я немедленно последовал его примеру.
— Ну, во всяком случае, у вас порядочно-таки много присутствия духа, — проговорил он, — и это мне нравится. Будьте чем вам угодно быть, я честно поступлю с вами: возьму карету с приплатой ста фунтов — и дело с концом.
— Прошу извинения, но я вас не понимаю! — крикнул я, заинтересованный его словами.
— Вы заплатите мне сто фунтов, — повторил мой собеседник, — а я возьму карету. Право, я беру немногим больше, чем следует, — прибавил он с усмешкой. — Вам ведь, так или иначе, необходимо сбыть экипаж.
Не знаю, когда я был довольнее, нежели в ту минуту, когда услышал это бессовестное предложение! Оно казалось прямо шутовским, и вряд ли можно было придумать менее соблазнительную сделку. Несмотря на все это, я обрадовался словам плута; они послужили мне предлогом расхохотаться. И я вполне отдался порыву смеха, так что даже слезы потекли у меня из глаз. Когда я немножко утихал, я устремлял глаза на лицо моего собеседника и снова принимался хохотать.
— Ах, вы, чудак! Вы уморите меня! — вскрикнул я, утирая глаза.
Мой друг смутился. Он не знал, куда ему смотреть, что сказать; по-видимому, ему в первый раз пришло в голову, что он мог и ошибаться.
— Вам, кажется, очень приятно смеяться, сэр, — сказал он.
— О, да! Я ведь оригинал, — ответил я, снова принимаясь хохотать.
Наконец он уже совершенно другим тоном предложил мне двадцать фунтов за карету; я запросил больше, мы сошлись на двадцати пяти, я, действительно, был рад продать экипаж за что угодно и торговался не из выгоды, а чтобы обеспечить себе безопасное отступление, потому что хотя вражда наша прекратилась, но мой собеседник еще далеко не успокоился: в его сумрачных глазах, все еще всматривавшихся мне в лицо, я ясно видел, что его подозрения не умерли. Наконец они выразились в словах:
— Все это прекрасно, вы отлично ведете ваши дела, но тем не менее я обязан исполнить свой долг.
Самое сильное средство я приберегал напоследок: мне оставалось в виде мщения сжечь мои корабли. Я вскочил и произнес:
— Уйдите из комнаты! Это невыносимо! Сумасшедший вы, что ли?
Затем, как бы отчасти устыдившись вспышки, я прибавил:
— Я отлично понимаю шутки, но это уже переходит всякие границы. Пришлите мне моего слугу и счет.
Когда он вышел из комнаты, я невольно подивился собственной храбрости. Я оскорбил этого человека, услал его одного… Теперь или никогда он изберет единственный разумный образ действий и пошлет за констэблем. Однако в этом малом было что-то инстинктивно-предательское, удерживавшее его от прямых поступков. Несмотря на весь свой ум, он упустил возможность прославиться. Мы с Роулеем вышли из его гостиницы и унесли весь наш багаж; мы не сказали, куда направляемся, и только неопределенно упомянули, что мне интересно посмотреть на озеро. Друг мой, содержатель почтового двора, только молча смотрел, как мы уходили и, опустив подбородок на руку, стоял в нерешительном раздумье.
Мне кажется, в этот день я пережил один из величайших успехов моей жизни. Меня уличили, с меня сняли маску; требовали, чтобы я совершил вполне естественный поступок, который привел бы к моей гибели. Тем не менее я спасся от тюрьмы и, против всяких ожиданий, снова шел по большой дороге. Это послужило мне великим поучением и доказало, что человеку никогда не следует отчаиваться. Вместе с тем из моего приключения я понял, что я должен быть гораздо, гораздо осторожнее. Каким сомнительным и сложным делом стал теперь весь вопрос о моем бегстве! То обстоятельство, что я чуть было не погиб от неправильно данной суммы «на водку», ясным образом показало мне еще, какие постоянные опасности окружали нас. Впрочем, я совершил ошибку гораздо раньше: если бы я не зашел чересчур далеко в откровенности с маленькой Долли, то в гостинице Киркби-Лонсделя ровно ничего не произошло бы. Я принял к сердцу данный мне урок и обещал себе в будущем быть сдержаннее. «Не мне заботиться о сломанных каретах или пострадавших путешественниках, — думалось мне. — У меня и своих забот достаточно; лучше, если мое добросердечие несколько уменьшится».
