Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр) - страница 79
ГЛАВА XXV
Я встречаю веселого чудака
Не буду рассказывать, как мы миновали следующие пятьдесят-шестьдесят миль. Читателю, вероятно, уже надоели путевые приключения, мне же не особенно приятно вспоминать об этой части моих странствий. Главную нашу заботу составляло стремление скрыть наши следы; однако, как вы впоследствии увидите, старания эти не увенчались успехом. Судьба не благоприятствовала мне. Зачем же мне рассказывать подробности тех ненужных предосторожностей, которые никого не обманули, или тех хитростей, которые оказались неискусными.
День клонился к вечеру, когда мы с моим юным слугой въезжали в Эдинбург под звуки почтового рожка и бряцания лошадиных сбруй. Я очутился в том месте, где мне предстояло действовать, где я некогда томился в заключении, откуда бежал. В этом городе жила та, которую я страстно любил! Сердце мое было переполнено. Редко чувствовал я себя таким героем, как в эти минуты. Я сел рядом с кучером, каждую минуту ожидая, что раздастся восклицание какого-нибудь встречного, узнавшего меня. Смотреть на нас, пленников-французов, приходили сотни людей, и до моего знакомства с Флорой я всегда старался быть заметным. Я удивлялся и удивляюсь до сих пор, что такое небольшое число людей узнало меня. Но, верно, чисто выбритый подбородок сильно меняет физиономию, а между серо-желтой курткой и одеждой, состоящей из тонкого белья, прекрасно сидящего, мышиного цвета пальто с черной подкладкой, великолепно сшитых панталон и неподражаемой шляпы, — разница невообразимо велика! Пожалуй, было бы даже естественнее, если бы я узнал некоторых из прежних посетителей замка, нежели если бы они догадались, что одетый по моде джентльмен и жалкий пленник, томившийся в замке, — одно и то же лицо.
Я с удовольствием почувствовал под своими ногами камни мостовой и вздохнул с облегчением, отойдя от толпы, собравшейся встречать дилижанс. Вот мы очутились в новой части Эдинбурга, нагруженные массой багажа. Была суббота, канун великого шотландского воскресного отдыха. Мы сами несли вещи, так как я не хотел взять кэб, не хотел даже нанять носильщика, потому что это могло впоследствии послужить связующей нитью между моей квартирой и дилижансом, что в свою очередь соединило бы меня с малиновой каретой и Эйльсбери. Я решил порвать цепь улик и начать жизнь сызнова (в смысле осторожности). Прежде всего нам следовало найти жилье как можно скорее; это оказывалось тем необходимее, что мы с чемоданами в руках очутились в многолюдной части города, в этот час полной щеголей, денди, почтенных тружеников и нарядных дам, словом, толпы людей, которые, одни в экипажах, другие пешком, спешили домой обедать.
Проходя по одной из улиц северной части Джемс-сквера, я, к счастью, заметил билет в окошке третьего этажа. О цене и удобствах квартиры я не рассуждал. Во время бури хороша всякая гавань — вот принцип, которым я руководствовался. Мы вошли в дом и поднялись на третий этаж.
Нас встретила женщина в бомбазиновом платье и с крайне кислым выражением лица. Взглянув на хозяйку квартиры, я мысленно решил, что ее всю жизнь преследовали неудачи и что последняя из них обрушилась на несчастную очень недавно, может быть, накануне; я инстинктивно понизил голос, заговорив с ней. Она сказала, что у нее действительно отдаются комнаты, и даже решилась показать их нам. Спальня и гостиная находились рядом и из их окон открывался прекрасный вид; комнаты понравились мне своим размером, притом и убраны они были недурно; на стенах висели картины; на камине лежали раковины, на столе виднелось несколько книг, впоследствии я узнал, что это были религиозные сочинения, очевидно, экземпляры, поднесенные авторами. На них красовались надписи вроде: «Моему другу во Христе» или «Моей благочестивой приятельнице во Господе, Бесси Мак-Ранкин». Итак, мой друг во Христе показал мне комнаты, но этим дело и кончилось; квартирная хозяйка, по-видимому, и не думала о том, что было бы вполне естественно, и для меня крайне приятно — то есть не назначала цены за помещение; эта женщина покачивала головой; временами ворковала как голубь, и вообще казалась мне истинным воплощением печали и недоверия; своим до крайности сердитым голосом миссис Мак-Ранкин высказала мне целый ряд самых затруднительных условий, самых неприятных замечаний.
В заключение несносная женщина заметила, что она не обещает, что мне будут прислуживать.
— Отлично, сударыня, — сказал я, — ведь у меня же есть лакей.
— Он? — спросила она. — Господи! Да неужели он ваш слуга?
— Мне очень жаль, что он не нравится вам.
— Я не говорю этого. Но ваш лакей молод. Я думаю, он неспокойный малый. С ним хлопот не оберешься. Ну, а думает о религии этот юноша?
— О, да, сударыня, — быстро заметил Роулей.
Он сейчас же закрыл глаза, точно по привычке, и более поспешно, нежели благочестиво, произнес следующее двустишие:
«Матфей, Марк, Лука, Иоанн, благословите мой покой!».
— Гм!.. — послышалось только в ответ и затем наступило ужасное молчание.
— Ну, милостивая государыня, — сказал я, — по-видимому, нам не суждено слышать начала ваших условий; приступите же хоть к концу. Ну же, решитесь. Мы или должны совсем остаться здесь, или уйти сейчас же.
Квартирная хозяйка медленно зашевелила губами:
— Есть рекомендации? — спросила она голосом резким, как колокольчик.
Я открыл бумажник и показал ей пачку банковских билетов.
— Полагаю, это достаточно убедительно! — произнес я.
— Вам придется поздно подавать завтрак? — было единственным вопросом.
