Виктор Вавич - страница 200

понимаешь, сказать чаю, с черного хода какая-то дура принесла записку - вотэдакий, - и Танечка размахнула руки, - рапорт. Понимаешь, - Танечка горячимшепотом обращалась только к Саньке, - Надька пошла к своему увриеру, а тамвсе готово и засада. Уверяет, что пристав ее отпустил как Кудрявцеву - этопо ее дурацкой - уверена! - фальшивке. Убеждена, что дурацкая. И теперьдумает, как спасать Филиппа этого. И будет, дурища, ходить по всем своим,такие вот, может быть, корреспонденции рассылать. За ней стаей сейчасшпики. Десяток! Дюжинами послали. Дурища! Ах, дурища несчастная!

- Что же делать? Что делать? - шаталась в тоске Анна Григорьевна.

- Что делать! Теперь вот "что делать"? - Танечка обеими рукамипоказывала Саньке на Анну Григорьевну. Показывала, как союзнику, и Санькагорел всем лицом навстречу Танечке. - Да поймать и этапом куда-нибудь, да кчерту на рога - "вдеревнюктетке", не знаю! На необитаемый остров. А она жевсех провалит, идиотка. Да-да! Идиотка! - крикнула в голос Таня прямо влицо Анне Григорьевне.

- Знаю, знаю... - с болью шептала Анна Григорьевна. - Ну, найти,найти!

- Как ее найти? Ты можешь ее найти? - Таня глядела Саньке в лицо и такглядела, как своему совсем, как будто ближе сестры, ближе жены, все, всетакой можно сказать. Саньке казалось, что душа его выступила наружу изгруди, и вот тут вся перед ним, и пусть Таня возьмет, руками прямо возьмет,как пакет, пусть даже не посмотрит, а просто, не глядя, на ходу. - Найдешьты, что ли? - крикнула Таня.

И Санька испугался, что сейчас отвернутся, и поспешил со словами:

- Башкин разве!

- Ах да! - вскинулась Анна Григорьевна. - Башкин!

- Башкины за ней и ходят! - и Санька браво глянул на Таню.

- Ходят-то, положим, не Башкины... - тихо сказала Таня и посмотрелавниз.

Вдруг оба глянули на Анну Григорьевну. Она тихо плакала, почтибеззвучно, с платком у лица, сгорбилась по-старушечьи - устроилась плакатьнадолго.

Санька сделал шаг, не знал, как Таня, но Таня мигом стала на колени, уАнны Григорьевны поймала руки.

- Слушайте, мусенька, миленькая, мышенька моя, - и она легко обхватиластаруху за шею, - честное слово, сегодня же найдем Надьку и упрячем вдебри, в деревню! Жудженька, миленькая! Я папе скажу, папа все для менясделает! - и Таня прижала лицо и целовала седой висок, ухо, как целуютмаленьких, помногу, часто. - У папы есть такие знакомые, он сделает,честное слово!

Анна Григорьевна мокрыми глазами смотрела на Танечку, смотрела, какребенок, не знала, не решалась утешаться.

- Мусюнечка! - и Таня, смеясь, поцеловала Анну Григорьевну в нос.

Анна Григорьевна улыбалась. Санька сидел рядом, он гладил мать поспине, по затылку и встречал Танины ласковые, нежные руки - только ненарочно! ни за что! - и крал, кусочками крал нежность, и какое может бытьгоре, если всегда такие руки! И Санька гордился, что, может быть, мамадумает, что это его Танечка. Ну, хоть немножко. Его Танечки руки.

Танечка встала. Анна Григорьевна смущенно глядела все еще с улыбкойТане в лицо. И вдруг платком, что держала в руках, стала обмахивать Танинуюбку на коленках и смеялась маленьким смешком - почти счастливым.

- А за вашей квартирой следят. Имей в виду,- сказала Таня, когдаСанька подавал ей кофточку.

- Имею, - сказал Санька. Таня стояла у дверей боком к Саньке, гляделавнимательно в глаза, сторожко, с думой. Протягивала медленно руку.

- Ну, будь... - порывисто сказала Таня, сильно притянула Саньку заруку, прямо в губы крепко, с порывом, поцеловала, закрыв глаза. Повернуласьи вмиг толкнула дверь, захлопнула.

Был уже второй час ночи. Виктор сидел перед своим письменным столом,подпер виски руками и глядел на белый лист - как? Как его писать? - иВиктор отхлебнул из стакана холодного чаю.

- Так-с! - сказал Вавич, выпрямился, достал папироску. Курил, хмурилсядля мысли. Лист смирно лежал на красном клякспапире.

"Знать бы, поедет она к нашим или не поедет? - думал Виктор про Груню.- Нарасскажет там с три короба".

- Да ну, черт! - сказал вслух Вавич и схватил перо.

"Милая и дорогая мамаша, - быстро писал Виктор, - я так занят сейчас,прямо по горло дел и всяких оказий, что даже не знаю, поедет ли Груня квам. Может быть, поедет, а может быть, не поедет".

Вавич наклонился совсем над бумагой. - И действительно - черт егознает? А эта: вам тут не в отдельном - сволочь! - кабинете! А тотобрадовался и ну водку хлестать. Дорвался. При всех говорит. Дурак, чтопошел! - и Виктор стукнул по столу и свалил пепел на лист. Мерзость какаяеще, - сдувал Виктор пепел, - все равно сволочь, и теперь начнут все подбока садить и тогда... - и представилось, что снова в Московский перевели,а там уже покажут... А вот к черту!

"Я думаю, что к черту, - написал крепко Виктор, и брызнуло перо, - совсей этой службой и не только что на почту, а мне никакой чести не надо, ямогу конторщиком на товарной станции, мне все равно на какой труд божий. Итебя бы посмотреть, как это чудо с тобой такое, прямо понять не могу, и сГрунечкой тогда очень просто, что все ладно будет. Она в сомнении каком-тосейчас, даже непонятно. А евреи некоторые бывают, я даже сам видел, прямокак русские, и даже не обижаются, сами говорят - я жид, и смеются. Бываютславные. И крестятся некоторые, так что совсем как русские, и даже своихжидов ругают. И с Тайкой это все, может быть, даже к лучшему. Я приеду ирешим. Поищем должность".

Виктор положил перо, чтоб передохнуть. И представлялось, как приедет,и мама на ногах, и потом старик вдруг видит в штатском... Да, потом погороду - в чуйке какой-нибудь... и все знают, что был квартальным. Выгнали,