Асина память. Рассказы из российской глубинки (Духовная проза) - 2015 - страница 33
Отец Софроний с искренней теплотой припал щекой к широкому плечу отца Петра. Отец Валентин, вытирая оттаивавшие усы, с улыбкой поглядывал на радующихся свойственников. Внушительного роста, полноватый, но нисколько не рыхлый, а скорее сдобный, широколицый, с крупными мягкими руками и русыми кудрями, отец Петр являл собой излюбленный образец православного священнослужителя как в глазах своих прихожан, так и в очах начальства, не забывавшего поощрять его очередными наградами.
— Ну что, отцы, будем начинать? — взял на себя инициативу отец Петр на правах старшего, когда все облачались в приготовленные для службы темные одеяния. Священники одернули фелони, поправили кресты и двинулись из алтаря: впереди — Софроний, за ним — Валентин, последним, как ялик, покачивающийся в черно-серебристых волнах ризы, — могучий отец Петр. Легко, мимоходом, с располагающей к себе уверенностью он растолковал клиросу, как читать и что пропеть припевом.
— Ой, мы собьемся, батюшка! — заканючили женщины с толикой кокетливого притворства. Им хотелось, чтобы такой видный священник оспорил их: «Да нет, матушечки, вы справитесь, вы — певчие бывалые!» Именно так или почти так отец Петр и поддержал их, и, сразу же исполнившись обожанием к нему, певчие во главе с пожилой девицей-дачницей зашуршали нотными книгами.
За аналоем, в центре храма, стоял с иконой Нерукотворного Спаса приготовленный заранее круглый столец, застеленный темноцветным платком, на нем — блюдо, полное пшена и утыканное семью струнцами с верхушками, обернутыми ватой, а между ними — семью высокими янтарными свечами. По центру блюда в хороводе свечей стояла стопка, доверху наполненная растительным маслом. Тут же, на столике, высилась початая бутылка кагора и скляница с душистым маслом с горы Афонской. На раздвижном, меньшего размера аналое лежал массивный требник с потемневшим, задымленным кадильной копотью обрезом.
Валентин и Софроний встали по бокам малого аналоя, а Петр — перед ним, положив на него небольшое Евангелие и крест. Отец Софроний, сняв с паникадила горящий огарок, затеплил им свечи в чаше. Церковный народ: все множество старух, несколько стариков, с десяток женщин средних лет и среди них — двое-трое молодых и дети, которых не поленились привести с собой некоторые из бабок, — ожидали знака к началу Таинства. Возжжение священником свечей люди восприняли как сигнал и тоже принялись зажигать от лампадок свои свечи.
Отец Петр возгласил начало. С шелестом взмыли вверх кисти рук, сложенные щепотью. Пожилая псаломщица на клиросе часто, словно на пишущей машинке, затараторила начальные молитвы, в каждом слове нажимая на звук «о». Отец Петр пошел по церкви с каждением, обдавая ее сиреневыми клубами душистого дыма и позванивая цепями кадила.
Если бы сейчас кто-то спросил у отца Софрония, что за дело они делают, он бы не сообразил ответить ничего иного, кроме как «Служим». Они исполняют свою работу перед Богом — «служение», имеющее свою особенную форму и назначение. Служение включало в себя непременное пропитывание богослужебных текстов и состояло из молитвенных действий, расположенных определенным образом в строгой последовательности. Священники и многие из пожилых прихожан каждый в своей мере знали, что происходит на соборовании. Для старух это были долгие чтения с пением, затем снова чтения, перемежающиеся особыми восклицаниями, на которые следовало отвечать склонением головы, поясным поклоном или крестным знамением. Собственно, креститься, то есть последовательно касаться трехперстием лба, живота, правого и левого плеча, почти для всех деревенских и означало молиться.
Чтения на соборовании большей частью совершались духовенством. Две старушки со вставными челюстями, москвичка-дачница, исполнявшая обязанности регента, и средних лет чернявая псаломщица, составлявшие хор, из своего полутемного закутка в соответствующих местах протяжно тянули в унисон: «Аминь», или: «Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе». Священники читали поочередно, посылая в сторону алтаря подхвачиваемые эхом рулады. Для старух все слышимое было — Самим Богом. Это Он Себя оглашал голосами певчих. Он, как мозаикой, выкладывался узором имен святых, Он открывался вереницей давнишних событий, рассказом батюшки, водящего пальцем по книге и глаголющего то напевно, то вдруг отрывисто, как бы призывая всех обозреть вместе с ним неисповедимые пути Господни...
Между чтениями и во время их священники окунали стручцы в масло, в которое было добавлено немного вина и несколько капель розового благовония из афонской скляницы, и помазывали сначала друг друга, а затем и молящихся. Всего полагалось семь помазаний; иереям выпадало поочередно обойти людей по нескольку раз, помазывая вдвоем, в то время как третий продолжал чтение. Когда следовало, в наступавшие паузы вступал хор, накатывал, как прибой на песок, протяжно повторяя пение припевов: «Услыши ны, Боже, услыши ны, Владыко, услыши ны, Святый», или: «Исцели ны, Боже...», или: «Помилуй ны, Боже»...
Оклики зачал: «Во время оно...», «Рече Господь учеником Своим...» — переносили молящихся в области, простирающиеся далеко за земными пределами. Многократно слышанные прежде, но до сих пор диковинные для слуха названия далеких древних местностей или имена давно почивших угодников Божиих — все это было непременным свидетельством присутствия в церкви и стояния в вере, таким же, как и множество икон, латунных подсвечников, мигающих лампадок, писанных на фигурных досках коричневых парсун, вставленных в порыжевший резной иконостас, как и такой родной запах преющего тряпья, обтягивающего аналой, и гробниц с выцветшими плащаницами...
