Асина память. Рассказы из российской глубинки (Духовная проза) - 2015 - страница 54
Птицы проносятся с тонкими веточками в клювах, выдергивают из поднятых борозд червей и жучков. Дымятся костры с прошлогодней ботвой и перезимовавшим травяным сором. Свежая земля пахнет совершенно по-особенному, когда над ней вьется легкий горький дымок.
Солнце уже садится в сосновый, прореженный березками лес. Он кажется сказочным, не хватает только терема, волка, царевича, медведя или инока в черной мантейке... Пролетаешь на машине куда-то по делам, только успевая увидеть бок вечернего неба, и жалеешь, что тебе не надо сажать картошку!
Баба Катя прошлый год за моим домом на грядке размером два метра на три тоже решила посадить на свой страх и риск. Прежде расчистила землю от высохших кустов смородины, вскопала и удобрила навозом. Посадила ведро, посмотреть, что получится. В положенное время взошла высоченная ботва, в которой с удовольствием пол-лета роились комары, а урожая вышло пол ведра мелкой, как слива, картошки. Баба Катя унесла ее на корм скотине, а мне принесла корзину своей — крупной и отборной.
А еще здесь очень хорошо растут грибы и неплохо — огурцы. Грибы сушат или маринуют в банках, и получается привычный деревенский стол: картошка с грибами, хлебом и огурцами. Знакомый мужик-пьяница наладил выгодный гешефт с моими церковными бабушками: в конце лета и ранней осенью, вплоть до первых заморозков, он по утрам отправляется по грибы и приносит к обеду ведерко, выменивая его на бутылку. Бабкам по лесу ходить уже трудновато, а грибов-то хочется!
Посадка и выращивание картофеля — это страда, отгораживающая человека от реальной близости голода. В слове «страда» есть корневая близость к «страданию» и «радению». В нем слышится какое-то неусыпное общенародное бдение, «поле Куликово» трудовой жизни. Но оно же — и поле брани со своими неизбежными жертвами. Здесь они случаются всякий год: то старика или старушку хватит удар на солнцепеке, то тракторист спьяну заденет кого-то лемехом, а то придет кто-нибудь на свой участок посмотреть урожай, а картошку уже выкопали... В Берендееве, кроме пожаров, существуют три несчастья, три страшные вещи — это когда воры выкопают картошку, когда по зиме обчистят погреб или когда уведут корову.
...А еще хорошо испечь картошку на костре, в жаре подернутых пеплом углей. Взять свежего лука, огурцов, редиски — к Петрову посту все это как раз поспевает... Я пеку картошку прямо у дома, обложив костерок кирпичами. Сижу на лавке во дворе и ем. Чтобы комары не досаждали, брошу на угли свежей травы...
Почему-то, когда остается печеная картофелина и остывает, потом не знаешь, что с нею делать. В детстве, когда выезжали в лес, кто-то из взрослых говорил Битва ангела с сатаной
Галина, Катерина и другие женщины пришли убирать храм перед всенощной. Галина спрашивает:
— Батюшка, вот что это? Соседка моя, когда окучивала на участке картошку, нашла в земле человеческую руку, прямо с кистью!
Я было с тревогой настроился услышать об очередном убийстве, которые время от времени у нас случаются, но Галина повела рассказ совсем о другом:
— Кисть черная, волосатая, рука огромная и с когтями. Соседка перепугалась — что с ней делать? Подумала и решила бросить в костер. Батюшки-светы, черный вихрь поднялся из костра, вонючий, аж едва не задохнулась от смрада, и вихрь прямо по полю понесся наискось и исчез! Дочка этой женщины спросила в Балакиреве у тамошнего священника: что бы это значило? А он сказал ей, что на том месте была битва ангела с сатаною! Вот, батюшка, как же ей быть теперь? Очень уж она за картошку переживает... Может, вам молитвы какие почитать у ней на участке? Или освятить придете? Она пристала ко мне: иди, мол, к батюшке, спроси, что мне делать?
— А может, это была медвежья лапа? — спрашиваю с робкой надеждой.
— Нет... — Галина посмотрела на меня, как на несмышленыша, и коротко хмыкнула: — Рука была один в один человеческая, только огромная и черная!
— Да вы же сами не видели!
— Соседка говорит, один в один человеческая, только огромная. Неужели ж она лапу звериную от руки не отличит?
— Может, убили кого?
— Да на ней же когти... И волосатая, как у обезьяны!
— А что же она ее не сохранила, а сразу в огонь бросила? Мы бы в музей отвезли в Переславль.
— Ой, тьфу! — Галина передернула широкими плечами. — Скажете тоже...
— Ну, передайте своей соседке, пусть, святой водой поле покропит... Мы же не знаем точно, что там было. Что еще сделаешь?
Галина еще помялась:
— Может, и ладану ей дадите? Пусть ладаном покурит, а?
— Хорошо, дам.
Галина согласно кивнула, переложила промасленную тряпку из одной руки в другую и с явным удовлетворением, написанным на некрасивом, но при этом милом лице, поплелась к подсвечникам.
Деревья
Возле станции Берендеево прежде был женский монастырь. Собственно, даже не монастырь, а так называемая «пустынька», небольшое отделение старинного Феодоровского монастыря. До революции обитель была обнесена кирпичной стеной, от которой теперь не сохранилось и следа, а внутри обсажена липами. Липы росли и за оградой, в небольшом скверике.
В моем дворе сохранились четыре старые липы, еще помнящие монастырь, шесть других возвышаются с северной стороны церкви. На южной стороне тоже оставались деревья, причем еще совсем недавно, но прежнему священнику, отцу Николаю, не понравилось, что они затеняют его окна, и он нанял работников, чтобы их спилили.
В сквере, прилегающем к монастырской стороне, сразу за папертью у дороги тоже можно увидеть несколько лип и еще — совсем одряхлевшие березы. Эти деревья — самое высокое и единственно живое из старины, оставшейся в Берендееве. Сижу под ними на скамейке, ночью глядя на небо, а днем, когда проходит пора комаров, читая книжки.
