Том 5. Проза, рассказы, сверхповести - страница 82

Но хранивший радость жен,
В звездном море, в вихрях мрака
Тайной смерти окружен.
Ученицы целовали,
Как цветы, его ладонь,
Грубо к дереву прибитую
Руку бледную его.
И красный воск течет по ранам.
<И вот> бесчувственным чурбаном
Тебя опустят в землю,
    О, Учитель!
Чу, утро.
Стонут журавли
За озером и за холмом, встречая
Земли Сияющий Глагол.
Внемли, внемли.
Здесь царь висит, и где его престол?
Средь двух воров,
Надэемен и суров,
Застыл и умер, может,
Как лебедь крыльями,
Кровавыми взмахнул руками
Навстречу солнцу и заре.
Зачем тоска мне сердце гложет?
Зачем? Зачем? Я виноват,
Что есть семья? Закон суров.
Всё замерло. И умерли соседи.
Вкушает стража утренние снеди.
В руках их хлеб и чечевица.
И на холмах идут девицы
За водой.
О, ночь страданий,
Как ты
Иль дровосеки
Березы тело прекрасное рубят
В роще священной неги и дремы?
Или же трижды стукнуло сердце того,
Кто через меру смертную любит?
Или мечом говорят человеки,
И в тишине и глубоком досуге
Вспыхнули медью кольчуги?
Или дороги проезжей кузнец,
Ногу сгибая коня,
Чинит подкову фарами молота,
И алою пылью огня
Снова сурово
Вспыхнуло черное
Ночное глубокое золото
Этой рощи священной и старой
И этих холмов?
Или в окошко стукнул любимой знойный,
Как все этой ночью, глубоко покойной,
Озаренный дыханьем любовник,
Встав на колени?
[Или за рощей на чистой поляне
Дерутся за самку рогами олени?
Не знаю. Неведом виновник.
И снова глава прислонилась к главе.
Кто он, боец или кузнец?
Кто дал решенье? Кто поймет,
Что в ночь, когда воздух ласков и зноен,
Он, царства небесного воин,
<В ночь соловьев, когда люди зачали младенца>
Красит круг ног полотенца Шипами терновника,
Сплетавшего мрачный венец.
Он, Господа витязь единый.]

<1918>

«Минин – нижегородец…»

I.

Минин – нижегородец
Низкие делал поклоны
Мина снарядам,
Из небосклона
Летевшим на приступ в порядке.
А рядом – в часовнях
Трясла лихорадка
Москвы Богородиц
С большими глазами,
Тряс их озноб.
Выстрел – виновник
Пронесся и замер.
Старое здание ранено в лоб!
Стало темней!
Их сердце тряслося о ребра камней,
Прятались барыни,
Брошены в жар они.
Снаряды и ядра в бубны здания стукали.
То содрогалося осью.
Выстрелов серых колосья,
Красного зарева куколи.
Пушки, что спрятаны в Пушкине,
Снимали покрывало Эн,
Точно купаться вышли на улицу,
Грубые, голые,
У всех на виду.
Готово? Сейчас наведу!
А он читал железные отрывки
Онегина из песен и свинца
В изданьи Воробьевых гор.
И кудри наклонял
Над площадью менял.

II.

Если убитым падал медленно Мин,
Он, кто надел красные перчатки,
И Россия вздохнула, от Москвы до Камчатки,
И сделался снег ал,
Свисток забегал,
И не узнавали Мина глаза никого.
Он лежал, в груди чужой заряд тая,
Слушайте, вы!
Это произошло оттого,
Что прошло
Ровно три в пятой
Дней
От дня усмиренья Москвы.
Тогда сапогом орудийного гула
Раздавлены были побеги свободы,
И усмиряло заводы
Дуло.
Если в пальцах запрятался нож,
И глаза отворила настежью месть –
Это три в пятой степени завыло – даешь?
И убитый ответил убившему: есть!
Случилось, и речь товарища выстрела
Походку событий убыстрила.
Лежит. Уж не узнают
Мина глаза никого
Из старых знакомых.
Решившая летом
Быть убитой, убив,
Но быть верной обетам,
Дала Коноплянникова
Выстрел без промаха.
Через три в пятой
После Пресни громимой –
Выстрел! теперь мертвое тело свободы
Праздником смерти вымой!

III.

Въелось железо выстрелов до кости,
Был установлен праздник жестокости,
Стачка железа казалась спасеньем,
Оно отдыхало лишь по воскресеньям,
Месяц служил странный, как жесть,
Обедню для новых железных божеств.
Пушки ревели, и сквозь их вой
Мы услыхали «шестичасовой!»
Ночь собирала тела, как наборщики,
Шашки конец покраснел – он был вор щеки,
Трупами набраны страницы полей,
В книгах других – письмо костылей.
Оставаться в живых уходила привычка,
Вспыхивало небо, как громадная спичка.
О смерти мысль была трезва,
И лишь вопила смерть: Азь-два! Азь-два!
Холмы и поля молилися богу,
Он же обрушивался ревом: в ногу!
За снарядом снаряд
В море огней не уставали нырять.
И когда приехал мир
У какого-то жалкого договора на горбах,
Через три в степени пятой
Был убит эсером Мирбах,
Посол победившей страны.

IV.

Гарфильд был избран –
Посадник Америки,
Лед недоверия пробит.
Гарфильд вершины славы достиг.
Через три в пятой – это звери какие-то
Гарфильд убит.

V.

Болгарин! радостей песнями выси мой!
Если долина цветов – Болгария
Ушла независимой,
Встала свободною,
С скамьи для подсудимых,
Суда всемирного,
В 78-ом году,
И начала пляски и игры дуд,
Это потому – что прошло
Три в одиннадцатой степени дней

Первая  Назад 

82/109

Вперед  Последняя