Дед - страница 14
Им не было скучно друг с другом. Любая мелочь - чашка чаю, пирожное к этой чашке - была наполнена смыслом их общности, их союза. Праздники, которых было много в это время, были для них только ИХ праздниками, что уж говорить о горе. Горе у них было большое: один за другим, в младенчестве еще, умирали у них дети. Рождались слабенькими, да и нездоровый северный город прикладывал к их смерти свою руку. Но и эту страшную участь переживали они проще, чем другие, потому что оставались друг с другом.
Надолго их удалось разлучить только войне. И уже это было для них бедой такой ужасной, которую позже увидели в войне все. Владимира призвали незадолго после начала войны. Там-то, на фронте, и случилась с ним история, на всю жизнь отложившаяся в памяти.
Попал Владимир в 86-ю дивизию, брошенную на страшный плацдарм в районе Невской Дубровки, на том Невском пятачке, куда за сутки падало больше 50 тысяч бомб и снарядов, перемалывающих полки десятками, а людей - без счета. Но группировка раз за разом безуспешно пыталась соединиться с войсками Волховского фронта для прорыва Ленинградской блокады.
В ходе тамошнего топтания на месте, когда каждый метр земли непрерывно переходит из рук в руки и становится уже жижей, щедро удобренной железом и телами погибших, в ходе того, самого страшного на войне, что любят позже назвать «боями местного значения», его рота получила приказ перейти малую речушку и удерживать плацдарм, обеспечивая полку переправу. Скрытно добраться не удалось. На ту сторону их доплыло сорок человек. Окопались, укрепились. И тут немцы пристреляли по реке минометы. Переправа полка провалилась. Назад прорываться было бесполезно. Впереди, в пятидесяти метрах, - немецкая линия обороны. Оставалось воевать тут, и воевать безнадежно. Немцы в попытках скинуть их в реку давали не больше пары часов передышки между атаками. На второй день до них все-таки дошла лодка с патронами и устным приказом держать плацдарм до последнего. Тогда их оставалось шестнадцать человек. Следующим утром - трое. Все были ранены. Ротный комиссар Гельман, перетянув раздробленную левую руку телефонным кабелем, управлялся с пулеметом. Рядовой, восточный человек из пополнения, - Жулим его звали, или Жулем, чукча какой-то, - весь был посечен мелкими осколками, крови потерял много, но, перемещаясь между позициями, отстреливался из автомата. Володе шевелиться было сложнее: пуля сидела в ноге, раздробив кость. Он стрелял, наполнял обоймы между атаками, пил воду… Но сознание его было заторможено, и реальность казалась просмотром через туман монотонного кино. Иногда он приходил в себя и осознавал, что здесь и умрет. Скоро.
В очередном перерыве чукча собрал у мертвых гранаты. Сложили у пулеметного гнезда. Было ясно, что следующая атака станет последней. Выпили воды, есть было нечего. Комиссар определил привязать Володьку к коряге и спустить по течению - авось выживет. Восточный человек заругался, что-то объяснял, потом плакал, но приказа послушал. Пока вязали, получил пулю в живот. Не умирал долго, все просил комиссара добить себя, и почему-то Володьку. В бреду наверно. Сам пытался в того выстрелить, когда не вышло - умер. А Гельман спихнул корягу с привязанным к ней человеком в реку, сказал: «Живи, парень,» - и вернулся к пулемету. Немцы уже ломились. Когда пулемет заклинило, комиссар дождался, пока они доберутся до позиции, и подорвал гранаты. Володьку выловили ниже по течению, направили в госпиталь, наградили. Потом было еще очень много войны, но он не мог забыть восточного человека, перед смертью своей ищущего смерти для раненого товарища.
Забудет после войны. Вернется в Ленинград, где жена его провела страшную блокаду, и память его о войне покажется ему чем-то неважным, мелким, когда он будет слушать рассказы ее о жизни в зимнем, мертвом городе, в котором она уцелела вопреки всему, спасшись одной только надеждой на встречу с мужем.
Война закончится, а любовь останется с ними, и жить они будут с ней скучно, потому что чужое счастье всегда скучно окружающим его - интересно только чужое горе. Гости будут редко показываться в их маленькой квартире, а еще реже Володин отец.
А пока что немцы приближались к Москве, и Сталин был напуган. В это время участились тайные встречи осетина со Спиридоном. Посредники перестали его удовлетворять, а Блохин предпочитал оставаться в тени. Войну же следовало поскорее заканчивать.
Повар и вождь долгие ночи проводили в кремлевском кабинете. Сталин много курил и пристрастил к этому Спиридона. Тот готовил сам, чтобы не тратилось время на многочисленные проверки блюд. Пили хорошее вино, думали. Много сил ушло у Спиридона, на производство из Сталина символа победы в ПРЯМОМ смысле. Свою силу он жалел, но способный гурджиевский ученик на лету схватывал нужные методики. И с криком «За Сталина!» побеждать становилось действительно проще. Работала мантра!
Этими ночами и планировалось восхождение империи на тот пик, которого она достигнет через десять лет. Важнейшим шагом на этом пути было, конечно, скорое присоединение Тувы. Эксплуатация местных служителей культа в интересах государства трудящихся, объяснял Спиридон, приведет к еще большему ослаблению буддийских мракобесов в Китае, движению этой страны по пути к атеизму и, тем самым, изоляции враждебной Лхасы. «И уничтожению ордена Зеленого Дракона и всех Стражей до единого», - продолжал он уже про себя. Индию следовало вывести из-под протектората англичан: не для капиталистов ведические знания! Национально-освободительное движение скинет ярмо католической церкви с передового вудуистского движения Африки. Нельзя было забывать и о Бомбе, но на этом фронте работал Лаврентий, заслуживающий доверия товарищ и конфидент Спиридона.
