Страницы Миллбурнского клуба, 3 - страница 116
нету баб, тишина – просто рай!
Никакогоот них покоя
на Кавказских хребтах ты не знал,
как за связку хватали рукою,
если сам ты не доставал...
Неуспеешь палатку раскинуть,
костерок развести у ручья, –
с двух сторон тебя пьяные Зины
обнимают и группа вся.
Просят:«Ле-е-ешка, ну спой нам Высоцкого!»
Ты гитару срываешь с плеча
и поешь им за Нуравицкого
про любовь, что еще горяча,
какв костре твоем головешка,
что чадила всю ночь до утра.
... Что он знает, твой Гинзбург Мишка?
Вся под снегом лежит Кабарда...
Нету снега в Луизиане,
комарам только нету числа...
Ты назначь на Домбае свидание,
вынь гитару свою из чехла!
* * *
Всех,кого я любил... и убил,
с кем навеки я распрощался, –
никогда я не расставался,
с ними вместе всегда я был!
Всех забыл я их... вспомнил снова
голоса и движение губ, –
тонет в памяти, не утонет
дней ушедших колодезный сруб.
Наклонюсь – и из давней замяти
выплываешь из глубины...
Брошусь вниз! – и в забытой памяти,
наконец, мы с тобою одни.
Calculus of Love
Ты Вирджинию учишьанализу,
а Вирджиния хочет любви, –
от нее завернувшись в два талеса,
на иврите ей шепчешь: «...увы!»
Вся она шоколадного цвета,
ищет твой интеграл по ночам,
вдохновляя тебя как поэта,
его нежно берет «по частям...»
Интегральчик твой скользкий несобственный,
по Нью-Йоркам всего истрепал,
там в Краун-Хайтце все шлялся «по родственникам»
да в Куранте дверями прижал.
...А она, точно черная роза,
распустилась в Хэмптонском саду:
«Мишка, миленький, – капают слезы, –
интегральчик ну как твой найду?»
В поисках Жемчужной реки
Птичьих песенраспознаватель
Птичьих песенок распознавателя
зебро-финчиками поил,
цепью Марковской перехваченный,
сам, как финчик, в той клетке был.
Зебро-финчики – все красавчики,
пели песенки cразу со сна,
австралийские в перышках мячики,
пестрым зябликам нашим родня.
Ручейками журчали их песенки,
зебро-финчики – не соловьи –
запечатали в нуклеи-вишенки
десять ноток – Поэму Любви:
Буря ли, гром,
дерево – дом,
птичья семья,
песня своя
в нем –
выученнаяптенцом
рядом с отцом.
(В клетке, где жизнь колесом,
пташкоювспомнишь свой дом?..)
В том подвале, где пели-скакали
с электродами в нуклеях,
что нейронов их вспышки считали
(а мечты их на воле гуляли)
и все песенки расщепляли
в полу-Марковских скрытых цепях.
Райским садом цвела лаборатория:
пол-китайца, румын да индус, –
отгадай-ка силлабу повторную,
на полу прямо спящий француз
из Бордо – а ты думал, откуда? –
потрошил бедным пташкам мозги,
не мечтая понять это чудо,
в микроскоп измерял «что – откуда»,
на свои примеряя с тоски...
А китаец веселый повесился, –
электродики птичкам вживлял, –
лабораторный, скажу, был он Мессия, –
в клетке – Кливленде отскакал,
поступивши в ординатуру –
с птичек денежек не настричь...
Позабыть бы всю эту натуру –
рассчитал всё! Но пташку – дуру,
душу – птичку, ее как постичь?
...Прилетел он в Hyde Park из Бразилии,
в Сан Пауло с Тайваня приплыв,
жизнь в Чикаго искал без насилия,
что-то птичье в нем полюбив
(приговаривалчасто: «silly»,
свой китайский давно позабыв).
Мой бедный Альберт Йю,
тебя как оживлю?
Повесилсязачем ты, дурачина?
Какая в том была причина?
Америку мечтавший покорить,
в Кливленде, мрачном,
бросил землю рыть...
Практичный, по-китайски прост,
свой бросил, не достроив, мост,
забыв американскую мечту,
под жизнь китайскую свою –
подвелчерту.
Мой бедный Альберт Йю,
тебя как оживлю?
Пойдемс тобою сразу в «Sammy»[42],
закажешь там свои hot-dogs
(ты, может быть, дружил не с теми?),
штук семь положат тебе в box,
спакетом сладенькой горчицы
(как зебро-финчей ты любил...),
и ты друзей всех вспомнишь лица
(или ни с кем ты не дружил?..).
И вот горчицу съев свою,
поетнам песню Альберт Йю:
«Я птиц своих не убиваю...
Я электроды им вживляю
и вместе c ними я пою».
...Так сидим и поем с ним на жердочке,
с электродами в птичьих мозгах,
но не чувствуем их ни чуточки,
позакованные в Цепях.
Pearl River
Жемчужнаяречка, «перловая»,
впадала в озеро Тэппан, –
в какой трубе журчишь теперь, бедовая, –
названье городка – обман!?
Парят орлы – а может, и стервятники
индюшечные, с красной головой...
Через стекло косятся, как привратники:
консьерж – индюшка – «коп» – городовой!
...И дождь идет, и небо все заоблачено,
с Гудзона дуют ветры третий день:
«Blue Hill!» – стеклянная коробочка,
я на двадцатом этаже, как пень,
сижу, мой «персик» речкой смылся
под землю (?), мне ни слова не сказав...
Нет, мне Москва давно уже не снится,
здесь тоже каждый третий – волкодав!..
Холмголубой? – сегодня здесь все серое
до горизонта – вот и вспомнилась Москва:
Чертей ли жарят? – в ланч запахло серою –
иль перс из речки квакает: «ква-ква»?..
Pearl River, NY 2008
Страхи серыеза мной бегают
