Страницы Миллбурнского клуба, 5 - страница 94

во-первых, способностью понять, что мы «кролики», и, во-вторых, способностьюсамостоятельно и обдуманно покончить с собой. Последним я и позволю себевоспользоваться. Надеюсь, что наши дети, а может быть и внуки, проживут всчастливом неведении – да позволят им это Боги.

Рэй Берлекемп (подпись)

P.S. 1 час 30 минут от начала нашей новойистории – это мгновение я оставляю за собой, но, пожалуйста, широкой публикевсе это не разглашайте».

Я стоял с запиской в руках, не в силахпроглотить застрявший в горле комок. Неправильно истолковав мое молчание,президент снова пошел в наступление:

– Как видите, мистер Ньюмэн, профессорпрямо пишет – ему стало известно нечто, не оставляющее для него иныхвозможностей... Он, заметьте, надеется, что его дети останутся в неведении –явный намек на некие обстоятельства, порочащие их мать, причем порочащие весьмасерьезно. Кроме того, Рэймонд, заботясь о репутации семьи, просит все это неразглашать. Кажется, ясно, в чем дело...

– Предположим, что это так, – начал я,преодолевая оцепенение, – но при чем здесь «кролики»?

– Обычное профессорское философствование наабстрактную тему, – отрезал президент.

– Следовательно, вы полагаете, что за час итридцать минут до самоубийства, то есть. в половине пятого ночи, Рэймонд узналоб измене жены?

– Да, нечто в этом роде...

– И вы к тому же полагаете, – продолжал яиздевательски, – что, судя по приписке, профессор счел это событие началомновой эры истории?

Президент не принял моего вызова и ответилсовершенно спокойно и серьезно:

– Не придавайте особого значения той форме,в которую Рэймонд облекает свои мысли. Его и в жизни не всегда можно былопонять. Полагаю, что за несколько минут до смерти человек имеет право немножко,простите за откровенность, поюродствовать...

– Хорошо, мистер президент, я принимаю вашепредложение и готов начать расследование при условии...

– Прекрасно! Все ваши условия принимаютсябез обсуждения.

– Тогда я хотел бы ознакомиться слабораторией профессора Берлекемпа.

– Пожалуйста, хотя, поверьте, это малопродвинет вас по сути дела, – сказал президент, нажал одну из клавиш на пультесвоего стола и, обратясь к большому видеомонитору на противоположной стенекабинета, попросил доктора Гусмана.

На светящемся экране появился худощавыйбрюнет лет сорока, с большими выразительными глазами.

 – Я слушаю, шеф, – сказал человек наэкране.

– Сол, – обратился к нему президент, –мистер Ньюмэн, находящийся в данный момент у меня, будет проводить частноерасследование по делу Берлекемпа. Ознакомь его с лабораторией и попроси Бланшзайти за ним в мой офис – пусть она по дороге введет мистера Ньюмэна в курсдела, чтобы он не терял время понапрасну...

– Хорошо, шеф, будет сделано, – вялоответил Сол Гусман, и презрительная гримаса передернула его лицо.

Я понял, что с этим человеком мне нелегко будетнайти общий язык.

– Желаю удачи, – президент пожал мне руку идобавил: – учтите, Сол – ближайший ученик Рэймонда и тоже с характером...Впрочем, здесь все с характером, – сокрушенно заметил он и впервые широкоулыбнулся.

– Последний вопрос, – проговорил я уже спорога. – Правда ли, что профессор занимался проблемой существования внеземныхцивилизаций?

– Нет, неправда! В нашем центре занимаютсятолько реальными проблемами. Профессор Берлекемп работал со сложнымибиокибернетическими системами, и в первую очередь – над проблемойклеточно-молекулярного и молекулярно-генетического механизма памяти... Еще раз– удачи вам...

Я вышел из кабинета президента с чувствомжгучего профессионального интереса и с мрачными предчувствиями. Итак, перваяверсия выдвинута: выдающийся ученый убил себя, потрясенный изменой жены. Этавполне правдоподобная и понятная любому обывателю версия как будто косвенноподтверждается содержанием предсмертной записки, а главное – абсолютнымотсутствием других версий. Я, однако, в эту, пока единственную, версию простоне верю. Более того – я не верю, что в нее верит президент института, а этозначит, что есть другая, истинная причина самоубийства профессора. Она, этапричина, находится здесь, в этих стенах, и ее хотят от меня скрыть – это ужестановится очень интересным...

 * * *

Ощущение необыкновенного поворота в моейработе, а может быть и в жизни, теперь уже не оставляло меня. Проходя покоридорам Стэнфордского центра и по дорожкам его парка в лабораторию, я почтине замечал и едва слушал сопровождавшую меня ассистентку доктора Гусмана БланшСтаурсон. Это потом я оценил, как молода и хороша она, несколько позже, когдаБланш сыграла ключевую роль в моем прозрении. А теперь, в парке института, онабыстро рассказывала мне о Рэймонде Берлекемпе – каким великим ученым он был,как много сделал для Сола, для нее и всех других... Несмотря на отстраненность,вызванную шоком от предсмертного письма Берлекемпа, я профессиональнофиксировал ключевые фразы Бланш – профессор был одинок, потому что не имелравных, жена не могла понять его, потому что была обыкновенной мещанкой...Промелькнула мысль – эта девушка, похоже, была серьезно влюблена в своегопрофессора...

Я, впрочем, думал тогда больше о своем, ипреодолевая потрясение, начинал методично работать. Пока у меня было малоданных, однако из предсмертного письма Берлекемпа следовало два важных вывода.Во-первых, в течение нескольких ночных часов 12 августа он узнал нечто,отвратившее его от жизни. Во-вторых, упоминание о «подопытных кроликах», кажущеесяштампом в устах столь нестандартно мыслящего человека, явно свидетельствует о