Медведь и соловей - страница 54
— Подношения, — пробормотал домовой. — Хлеб и молоко усилят меня. И, может, кровь. Но ты — одна девушка, я не могу взять твою жизнь. Я угасну. Пожиратель придет снова.
Вася встряхнула домового, и его челюсти щелкнули. Его тусклые глаза стали яснее, он выглядел потрясенно.
— Ты не угаснешь, — рявкнула Вася. — Ты можешь взять мою жизнь. И возьмешь. Чтобы одноглазый не вошел снова. Нельзя его впускать.
Молока не было, но Вася украла хлеб и сунула в руку домового. Она делала это каждую ночь после этого, лишая себя части еды. Она порезала руку, испачкала своей кровью подоконники и у печи. Она прижала окровавленную ладонь ко рту домового. Ее ребра стало видно из — под кожи, ее глаза стали впавшими, кошмары не давали спать. Но ночи — одна, две, дюжина — быстро проносились, больше никто не кричал, что что — то не так. Домовой держался, пока вливала в него силу.
Но маленькая Агафья больше не заговорила разумно. Порой она молила то, что никто не видел: святых и ангелов, одноглазого медведя. Потом она говорила о мужчине на белой лошади. Одной ночью она выбежала из дома, рухнула в снег с синими губами и умерла.
Женщины готовили тело спешно. Отец Константин стоял рядом с ней, губы были белыми, лицо нельзя было прочесть. Он часами сидел рядом с ней, не молился вслух. Слова будто застревали в его горле.
Они похоронили Агафью в свете зимнего дня, пока лес стонал вокруг них. В сумерках они поспешили к печам. Малыш Агафьи звал маму, его вой туманом висел над тихой деревней.
* * *
Ночью после похорон сон впился в Дуню как челюсти зверя, как болезнь. Она стояла в мертвом лесу с обрубками почерневших деревьев. Дым скрывал звезды, огонь трепетал у снега. Лицо демона холода было маской, его кожа была сильно натянута. Его тихий голос пугал Дуню сильнее крика.
— Почему ты медлишь?
Дуня собралась с силами.
— Я люблю ее, — сказала она. — Она мне как дочь. Ты — зима, Морозко. Ты смерть, ты — холод. Ты не можешь ее получить. Она отдаст жизнь Богу.
Демон холода с горечью рассмеялся.
— Она умрет в темноте. Каждый день сила моего брата прибывает. Она увидела его, когда не следовало. Теперь он знает, какая она. Он убьет ее, если сможет, заберет ее себе. И вы будете обречены, — голос Морозко немного смягчился. — Я могу спасти ее, — сказал он. — Я могу всех вас спасти. Но она должна получить кристалл. Иначе…
Дуня увидела, что огонь трепетал от ее горящей деревни. Лес наполнили жуткие создания, чьи лица она знала. Среди них выделялся улыбающийся одноглазый мужчина, а рядом с ним стояла высокая худая тень, бледная как труп, с тусклыми волосами.
— Ты дала мне умереть, — сказал призрак голосом Васи. Ее зубы сверкали между кровавых губ.
Дуня сжала кулон и вытянула руку. Он сверкал в мире без формы и из тьмы.
— Я не знала, — пролепетала Дуня. Она потянулась к мертвой девушке, кулон свисал с ее кулака. — Вася, возьми его. Вася! — но одноглазый смеялся, девушка не шевелилась.
А потом демон холода встал между ней и ужасом, схватил ее за плечи ледяными руками.
— Времени нет, Авдотья Михайловна, — сказал он. — Когда вы увидите меня в следующий раз, я поманю, и вы пойдете, — его голос был голосом леса, отдавался эхом в ее костях, дрожал в ее горле. Дуня сжалась от страха и уверенности. — Но ты можешь ее спасти до этого, — продолжил он. — Ты должна ее спасти. Отдай ей кулон. Спаси всех.
— Да, — прошептала Дуня. — Будет по — твоему. Клянусь. Клянусь…
И ее голос разбудил ее.
Но холод горящего леса и прикосновения демона холода остался. Кости Дуни дрожали, пока не стало казаться, что они вывалятся из кожи. Она видела демона холода, отчаявшегося и напряженного, смеющееся лицо его брата с одним глазом. Два лица слились в одно. Голубой камень в ее кармане, казалось, пылал ледяным пламенем. Ее кожа почернела и потрескалась, когда ее ладонь сомкнулась на нем.
20
Подарок незнакомца
Вася ходила к лошадям каждое утро с первым светом в те короткие серые дни сразу после отца. Они боялись за животных. По ночам лошадей запирали во дворе, в безопасности забора, в конюшню заводили столько, сколько умещалось. Но днем они сами бродили по серым пастбищам и рыли траву в снегу.
Ярким горьким утром почти в середине зимы Вася побежала с лошадями в поле верхом на голой спине Мыши. Но как только лошади остановились, девушка слезла и посмотрела на кобылицу, хмурясь. Было видно ребра за коричневой шкурой.
«Он снова придет, — сказала кобылица. — Чуешь это?».
У Васи не было носа лошади, но она повернулась к ветру. На миг она ощутила гнилые листья, горло сдавило.
— Да, — мрачно сказала она, кашляя. — Псы тоже чуяли. Они скулили, когда их выпускали, бежали в будки. Но я не дам ему навредить тебе.
Она пошла от лошади к лошади с яблочными обрезками и добрыми словами. Мышь следовала за ней как собака. У края стаи Буран рыл землю копытом, бросая вызов ждущему лесу.
— Тише, — сказала Вася. Она встала рядом с жеребцом и коснулась ладонью его горячей спины.
Он злился, словно видел соперника среди своих кобылиц, и он чуть не ударил ее, а потом совладал с собой.
«Пусть идет! — он встал на дыбы, ударяя передними ногами. — В этот раз я убью его».
Вася уклонилась от копыт, прижалась телом к его.
— Погоди, — сказала она ему на ухо.
Он повернулся, щелкнул зубами, но Вася прижалась ближе, и он не смог достать ее. Она говорила тихо:
— Прибереги силы.
«Жеребцы слушаются кобылиц», — Буран опустил голову.
— Когда наступит час, ты должен быть сильным и спокойным, — сказала Вася.
