Медведь и соловей - страница 67
— Конечно, нет, — сказала Вася. — Это был вазила. Я делала ему подношения.
Кобылица шаркнула копытом по полу.
«Я помню больше и вижу больше, чем ты, — сказала она. — И времени было много. Мы с редкими говорим, и дух лошадей никому не показывается. В твоих костях магия. Смирись с этим».
— Я обречена? — испугано прошептала Вася.
«Не понимаю «обречена». Ты есть. И потому ты можешь ходить, где хочешь, прийти к миру, забвению, огню, но выбираешь всегда ты».
Пауза. Лицо Васи болело, смотреть было сложно. Снежный пейзаж виднелся по краям.
«На столе медовуха, — сказала кобылица, увидев слабость девушки. — Тебе нужно выпить и снова отдохнуть. Еда будет, когда проснешься».
Вася не ела с ужина, а потом она пошла в лес. Ее желудок с силой напомнил об этом. Деревянный стол стоял на другой стороне печи, потемневший от времени, украшенный резьбой. Серебряный кувшин на нем был украшен серебряными цветами. Чашка была из серебра с огненно — красными камнями. На миг она забыла о голоде. Она подняла чашку и повернула к свету. Она была красивой. Вася с вопросом посмотрела на кобылицу.
«Ему нравятся вещи, — сказала она, — но я не понимаю, почему. И он любит дарить».
В кувшине была медовуха: крепкая, пронзающая, как солнце зимой. Вася выпила и вдруг ощутила сонливость. С тяжелыми глазами она смогла опустить чашку. Она поклонилась в тишине белой кобылице и рухнула на большую кровать.
* * *
Весь тот день буря терзала замерзшие просторы северной Руси. Люди прятались в избах, заперев двери. Даже огонь в печах деревянного дворца Дмитрия в Москве плясал и дымил. Старые и больные ощущали, что их время пришло, и уходили с кричащим ветром. Живые крестились, ощущая, как проходит тень. Но к ночи все утихло, небо обещало снег. Те, кто не поддался зову, улыбались, зная, что будут жить.
Мужчина с темными волосами появился меж двух деревьев и поднял лицо к тучам на небе. Его глаза сияли неземной голубизной, пока он разглядывал тени. Его одежда была из меха и полночной ткани, хотя он прибыл к границам, где зима уже сдавалась весне. Земля была усеяна подснежниками.
Песня пронзала сгущающуюся ночь, тихая и сладкая. Повернувшись на звук, Морозко уловил темную магию, музыка напоминал ему о печали, о медленных часах, тяжелых от сожалений. Эту печаль он не ощущал — не мог ощущать — тысячу лет.
Он пошел, пока не прибыл к дереву, где соловей пел в темноте.
— Кроха, вернешься со мной? — сказал он.
Маленькое создание спрыгнуло на нижнюю ветку и склонило коричневую голову.
— Жить, как жили твои братья и сестры, — сказал Морозко. — У меня есть компаньон для тебя.
Птичка издала тихую трель.
— Иначе ты не раскроешь свою силу, а товарищ у тебя будет щедрый и добрый. Старушка не врала.
Пташка чирикнула и подняла коричневые крылышки.
— Да, в этом есть смерть, но после радости и величия. Ты останешься здесь и будешь петь вечно?
Пташка замешкалась, а потом с криком спрыгнула с ветки. Морозко проследил за ней.
— Тогда за мной, — тихо сказал он, ветер снова поднялся вокруг него.
* * *
Вася еще спала, когда демон холода вернулся. Кобылица дремала у печи.
— Что думаешь? — спросил он тихо у лошади.
Она собиралась ответить, но ржание и стук прервали ее. Жеребец со звездой между глаз ворвался в комнату. Он фыркнул и топнул, стряхивая снег с боков в черных яблоках.
Кобылица прижала уши.
«Думаю, — сказала она, — мой сын пришел туда, куда не должен был».
Жеребец был изящен, как олень, но еще выглядел как длинноногий подросток. Он с тревогой посмотрел на мать.
«Я слышал, тут всадник», — сказал он.
Кобылица тряхнула хвостом.
«Кто тебе это сказал?».
— Я, — сказал Морозно. — Я принес его с собой.
Кобылица смотрела на своего всадника, насторожив уши, ее ноздри дрожали.
«Для нее?».
— Мне нужна эта девушка, — сказал Морозко, хмуро глядя на кобылицу. — Ты знаешь. Если ей хватило глупости пойти в лес Медведя ночью, ей нужен спутник.
Он мог сказать больше, но его перебил грохот. Вася проснулась и рухнула с кровати, не привыкнув в кровати, что была еще и сугробом.
Большой конь с темной шерсткой, сияющей в свете огня, подошел, насторожив уши. Вася еще не проснулась до конца, потирала пострадавшее плечо, подняла голову и оказалась нос к носу с большим юным жеребцом. Она застыла.
— Привет, — сказала она.
Он был рад.
«Привет, — ответил он. — Ты будешь кататься на мне».
Вася поднялась на ноги, голова соображала уже лучше. Но щека болела, она сосредоточила уставшие глаза только на жеребце, не на тенях, что как перья трепетали вокруг него. Как только она сделала это, она увидела, что его спина в двух ладонях над ее головой, с недоверием.
— Для меня будет честью кататься на тебе, — вежливо ответила она, хотя Морозко услышал сухую ноту в голосе девушки и прикусил губу. — Но не сейчас. Мне нужно больше одежды, — она оглядела комнату, но плаща, сапог и варежек не было видно.
Она была только в мятом нижнем платье, кулон Дуни холодил грудь. Ее коса расплелась, пока она спала, и густые красно — черные волосы ниспадали свободно ей до талии. Она убрала их с лица и, изобразив смелость, прошла к огню.
Белая кобылица стояла у печи, и рядом с ее головой был демон холода. Васю поразило сходство их выражений: глаза мужчины прикрывали веки, а уши лошади были насторожены. Жеребец выдохнул теплом на ее волосы. Он шел так близко, что его нос задевал ее плечо. Не думая, Вася опустила ладонь на его шею. Он радостно тряхнул ушами, и она улыбнулась.
