Tot-Svet@mail.ru - страница 17

– Кто не понял, может идти вон, – разозлился Сарафанов.

– Пьем за сказанное, – поправил его мэр.

Разом опрокинув содержимое бокала, Сарафанов почувствовал, что из недр его нетощего живота начинает подкатывать тошнота. «С чего бы это?» – подумал он и, сняв с плеча руку мэра, пошёл на выход к балкону: надо было отдышаться на свежем воздухе, иначе ему не дотянуть до объявления победных результатов народного волеизъявления.

Балкон ресторана «Верхотура» – любимого места загулов мэра – тянулся вдоль всего семнадцатого этажа городской высотки и служил чем-то вроде смотровой площадки для тех гостей города, которых мэр считал нужным угостить хорошим ужином или обедом. Обычных гостей ресторана сюда не пускали, чтобы, не дай бог, у кого-нибудь ни закружилась голова, и он ни перевалился бы через довольно низкую ограду. А гости мэра специально приглашались сюда, чтобы могли окинуть взглядом огромную панораму города и восхититься владениями молодого хозяина крупнейшего на Волге мегаполиса. В таких случаях на балкон выгонялась и вся обслуга ресторана, чтобы, во-первых, во-время предложить кому-то бокал, а во-вторых, предупредить об опасности головокружения, если слишком близко подойдут к барьеру.

Предупредить об этом Сарафанова было некому, он оперся локтями на барьер, глянул вниз и отшатнулся назад – так пугающе поманила его к себе открывшаяся перед ним едва освещенная пустота. Сашок прислонился спиной к кирпичной стене и, чтобы унять страх, прикрыл глаза. В них всё поплыло как при сильном головокружении. «Хмель или страх?» – спросил он себя и открыл глаза. Решил: «Хмель!» – чтобы не признаться в боязни высоты. И даже снова шагнул к барьеру, но оперся об него уже вытянутыми руками и не стал заглядывать вниз. Город уходил вдаль сияющими нитями уличного освещения, и редкими прямоугольниками окон среди темных громад спящих домов. «Во, блин! Все уже дрыхнут, и им похеру, кто к утру станет их градоначальником!.. Вот и вся демократия! Бейся, Крутой, лбом об стенку, вешай лапшу на уши – им до лампы: спят или строгают потомство… Ну, кто-то пьет, кто-то в ящик глядит… Там вон танцуют, где-то зажимаются в подъездах, и никому не интересно, где и как считают голоса… А я знаю, где и как их считают и сколько их будет в итоге! Мне даже у Волгаря не надо спрашивать, чья сегодня была виктория? …Потому что Викторию делал Крутой!» – Сашок хлопнул ладонью по барьеру и повернулся, чтобы вернуться в зал, но на балкон вышел мэр.

– Вот ты где мерзнешь, – сказал он и протянул Сарафанову открытый портсигар: – Перекурим что ли тревоги наши?…

– У меня тревог нет и я не курю сигареты, – откликнулся Сарафанов. – Сегодня я заработал и хорошую сигару.

– Пока трудно сказать, что мы с тобой заработали. Ясно только сколько потратили. Подсчитано-то ещё всего ничего, и отрыв не такой значительный. Экзитпулу на все сто я поверю, когда перевалим за половину… Вот когда перевалим, будет тебе и сигара, и всё остальное. А пока пошли в зал, хватит мёрзнуть, и не нырни за барьер, – мэр взял Сарафанова за локоть: – Пошли. А то народ там заскучал без твоих тостов.

– Перебьются. Надраться и без меня смогут. – Он помолчал, потом решился спросить: А ты скажи, мы что – много потратили?

Сколько потратил ты – не знаю. А мне эта компания влетела в хорошую кучу баксов, – сухо сообщил мэр.

– Там же Едра платила и спонсоры, – поправил его Сашок.

– Отбивать всё равно придется мне… Всё до цента. И всем.

– Как это? – спросил Сашок. – Хотя… Чего это я? Не знаю, что в бедной России два общака? У воров и у власти?

– Пойдем, пойдем! А то ты уже хорош и разболтался. В зале только не вякай много. – Мэр крепко подхватил Сарафанова под руку и потащил к выходу. Но Сарафанов резко вырвался, попятился назад, ударился спиной о барьер, откинулся головой назад, и она оказалась слишком тяжёлой, потянула его вниз. Он судорожно стал хвататься за кирпичный барьер, ловить руками пиджак отпрянувшего мэра, но в пальцах оставалась только пустота. Эта звёздная пустота морозного неба билась и в запрокинутые глаза. Он услышал визг мэра: «Эй-эй! Сюда! Все сюда!» Почувствовал, как кто-то пытается выхватить его из пустоты за брючину, за ботинок, но это уже не мешает ему развернуться лицом к темноте и почувствовать открытым для крика ртом упругость ночного морозного воздуха.

«Я падаю? – спросил он себя. – Лицом вниз? Чтобы оно вдрызг? А кто же меня узнает?» – И он инстинктивно отбросил одну руку в сторону под упругую струю ветра, а другую прижал к себе, как это делают парашютисты в свободном парении, и его развернуло лицом к небу, улетающему выше балкона «Верхотуры», в темную синь, куда взлетел и его последний выдох.

Распахнутыми руками мэр сдержал вбегающих на его крик людей, вдавил их обратно в зал. В руках у него был узконосый черный ботинок.

– У нас беда. Саша Крутой нырнул вниз, я не успел его удержать, – сказал мэр глухо и, поймав взглядом пробивавшегося к нему директора «Верхотуры» выдавил: – Ты за это ответишь… Сто лет назад ещё надо было сделать ограждение.

– Но мы же всегда принимали меры… Вы же знаете, – заговорил директор, взвинчивая голос почти до плача.

– Допринимались. Вызывай скорую и милицию, – Испортили гады всё, что могли…

Глава 20.

Диванов не слышал, как пришел Скворцов, как его отчитывала Матрона, как тяжело и несуразно тот раздевался и нырнул к нему под одеяло. Он только почувствовал тяжелый запах перегара, ударивший в нос, и перевернулся на другой бок. Спал тревожно, но не настолько, чтобы перебраться на кушетку от надоевшего Скворцова, норовившего во сне обнять или завернуть на него ногу. Снилась какая-то чепуха, вроде легкой драки с женой, да вполне живой Волгарь, который молча грозил ему пальцем. «Сердится зануда, а на что или за что – молчит. А что значит молчание покойников или их душ? – соображал он, ещё не открывая глаз. – Они, как совесть – или осуждают, или молчат, или молча осуждают… За что? За то, что выставили из дома или, что хотел отправить Александру к маме? Вот так всегда: влюбляешься в личико, а в дом приводишь всю девушку… А девушка требует сверх меры…»