Сафари на невесту - страница 40
...«Я не люблю тебя, Андрей! И замуж за тебя не выйду. Ты знаешь, мне трудно в силу характера говорить такое напрямую. Я долго сомневалась, мучилась, думала, как это сделать лучше. Хотелось сказать в глаза. Но ты не приехал, и я поняла окончательно: нам надо расстаться! Прости, больше я с тобой встречаться не хочу! И звонить мне не надо! Прощай!»
Э-э-э…
У меня случился когнитивный диссонанс. Я проморгался и посмотрел на экран снова. Потом на Катю. Телефона у неё в руках не было. И даже в пределах досягаемости. Она стояла, смотрела на меня своими огромными глазищами, готовая то ли расплакаться, то ли врезать мне по лицу. Но абсолютно точно не была безразличной! Её возбуждённая грудь под прозрачной тканью вздымалась, приковывая взгляд, и всё прочее настолько соблазнительно просвечивалось, что у меня в голове исчезли любые мысли, кроме одной. И нашего разговора она мало касалась.
Стоп! – Я встряхнул головой, стараясь не смотреть ниже её подбородка, а то не смогу думать. Кажется, сейчас как никогда пора включить мозг! Разобраться, что за ерунда вообще происходит?!
И вдруг до меня дошло: да это же новые козни родственничков! Цветы эти и прочая лабудень – тоже наверняка, чтобы мы поссорились, если я приеду. Ух, сволочи продуманные! Ну ничего, я вам покажу! Вы ещё с Гринальди не встречались!
– Тут тоже написано, что ты не выйдешь за меня замуж. Идеальная синхронизация… А где твой телефон? – спросил я.
– Кажется, потеряла. – Она, похоже, ничего не поняла.
Ладно, с этим разберёмся вторым пунктом.
– Ясно. Так я и думал. Не суть. Катя… – Я подошёл ближе, выдохнув пар. Чудом из ушей не пошёл. Заставил себя улыбнуться. – Катюша, есть прекрасная новость!
– Какая? – Она смотрела, не моргая.
Не врезала. Уже хлеб.
– На вторую половину мы оба с тобой русские, – я шагнул почти вплотную. – А это значит, что наверняка договоримся и уравновесим наши горячие корни. Всё будет хорошо!
То, что моя мама русская однажды решив, что папа идёт на свидание к другой, спалила его новые брюки с криками, каким бы шаман вуду позавидовал, я рассказывать не буду. Кстати, как потом оказалось, мама была права в своих подозрениях – отец закрутил тогда с секретаршей.
– Ты, – Катины распахнутые ресницы дрогнули, как бархатные крылья бабочек, – ты хотел, чтобы я что-то от тебя требовала. Ты даже настаивал на этом… Так вот. Я т-требую уважения!
Её подбородок дрожал, да и вся она была, как тростинка…
Мда, требования ей сложно давались. Их суть была для меня новинкой: я думал, дамы всегда должны требовать денег, шубы, кабриолеты, чтобы муж водил по ресторанам, особняк построил, Париж в отпуск, цветы к ногам и бриллианты к завтраку, а уважение… Хм, какой-то новый челлендж…
– Я же сказал, что люблю, значит, уважаю, – глухо ответил я.
– Иногда это не равнозначно. И я так не смогу, – Катя сглотнула и поправила съехавший с плеча пеньюар. – М-моё условие: ты не должен повышать на меня голос.
Я растерялся. Что за вздор?! Она сама только что почти кричала. Я поджал губы.
– Да ведь так не бывает, Кать! У нас в семье…
– То, что происходит в вашей семье, для меня неприемлемо, прости, – срывающимся голосом произнесла она. – На самом деле, я считаю, это варварство и дикость – так разговаривать друг с другом. В моей семье такого никогда не было. Это плохо, это стыдно! И ты говорил, что не кричишь на Марусю.
– Но я же могу сорваться! Я не робот! И я привык.
– Нет, – она мотнула головой, опустила глаза, затеребила край пеньюара. – И ещё. Если я стану твоей женой, значит, я тоже автоматически становлюсь родителем Машеньке.
– Но… – я нахмурился, – её родную мать куда деть? Предлагаешь пристроить под машину или что с ней делать?
– Нет! – Катя обиженно выпрямилась. Отвернулась, ушла в другой край комнаты, вернулась и подняла на меня глаза: – Я не об этом! Я признаю, что допустила ошибку, я никогда больше не буду оспаривать твоих решений при девочке. Прости меня, пожалуйста. Я была не права! Бабушка Алико сказала, что потом за закрытыми дверьми я могу с тобой дискутировать, но не при ребёнке. И я с ней согласна.
– Бабушка, значит? – буркнул я, чувствуя невидимое присутствие этой долбанной старушенции в роли третейского судьи где-то между нами. Кто ей давал право лезть к нам и советовать?! Возомнила себя «Большим Братом»? Поздно. Тянет только на «Большую-Бабку-С-Усами». И я рассердился: значит, эту старушенцию, появившуюся из ниоткуда, Катя слушает, а мне условия ставит? Да они за одно! И я процедил: – Может, третье твоё обязательное условие и бабушку твою любить и в ножки кланяться?
– Зачем ты так?! – вскрикнула Катя.
– Видишь, ты сама кричишь, – заметил я. Хотел усмехнуться, не получилось.
Катя обиженно отвернулась и встала у кресла, оперлась о спинку.
– Катя!
Ноль реакции. Я подошёл, присмотрелся. Нет, плечи не вздрагивают. Просто надулась. Стало ещё обиднее: я так её искал, а она… Хотел коснуться спины, волос, но я убрал руку. Забрал из спальни свою рубашку, набросил её на себя. Подхватил пиджак и, молча, направился к выходу. Не к балкону, – мне теперь пофиг, пусть хватают, пусть хоть в полицию сдают.
Протянул пальцы к ручке двери. Замер. За спиной воцарилась мёртвая тишина. Кажется, Катерина даже не дышала, только пульс колотился в моих висках. Или это её сердце так стучало?! И пахли эти чёртовы розы, подаренные каким-то удодом. В голове сверкнула мысль: «Да что же ты делаешь, идиот!» И правда: ЧТО Я ДЕЛАЮ?! Я же не хочу уходить от неё!
Я развернулся на сто восемьдесят градусов и пошёл к скорбной фигуре моей Ромашки, унылой настолько, что вот-вот начнут осыпаться лепестки. Катя наверняка услышала мои шаги, но так и не шелохнулась. Я взял её за плечи. Развернул. И поцеловал.
