Новая Ты - страница 92
Мое сердце обрывается. Форти равнодушно пялится в телик.
– Я пошел прогуляться, посмотреть натуру, ведь надо знать, о чем пишешь.
Может, удастся подкупить медсестру и она вколет ему что-нибудь смертельное? Почему никто не задаст ему главный вопрос? Где сценарий? Где его шедевр? Чертов шут не может объяснить, куда делся компьютер с записями, потому что, мать-перемать, не было у него с собой никакого компьютера, а были только бабки и кокс.
Ладони мои потеют.
– И кто же тебя спас?
– Хороший вопрос, старина. – Он ухмыляется. – Все как в тумане. Сижу в кафе, входят новобрачные из какого-то захолустья, я дарю им пять штук…
ЧЕРТОВ ЛЖЕЦ!
– …а потом – бац, и я в пустыне, и надо мной склоняется какая-то блондинка. Даже лица ее не помню.
Дотти вскакивает:
– Милый, что ты видел?
– Обычная толстовка…
Дотти умоляет его припомнить еще хоть что-нибудь, но Форти лишь пожимает плечами:
– А потом я проснулся здесь.
Лав целует его руку.
– Этой девушке стоило бы заплатить пять тысяч.
– Стоило бы, – откликается Форти, – но она уехала. Оставила меня на пороге больницы.
Дотти разражается потоком слез, Майло принимается ее утешать. Лав спрашивает, как с ним здесь обращались. Он отвечает, что «это не “Ритц”, конечно», а потом поворачивается ко мне и спрашивает, как я поживаю.
– Беспокоился о тебе, – отвечаю, глядя ему прямо в глаза.
– Мы так переживали, – причитает Дотти и встает.
Заходит медсестра, извиняется и говорит, что процедура может подождать. Лав выбегает следом за ней. Дотти мечется по палате.
Будь у меня такая мать, заботливая, любящая, готовая лететь за блудным сыном хоть в пустыню, я бы горы своротил.
– Форти, пожалуйста, пойми, если ты погибнешь, то больше уже ничего не напишешь. Я тебя прошу, всегда сообщай нам с отцом, куда ты едешь.
– Мам, мне тридцать пять. Может, хватит?
– Хватило уже, – говорит она со слезами в голосе.
Форти вытаскивает бумажную салфетку, кидает ее Майло и показывает на дверь. Тот подхватывается.
– Пойдем, Дот, тебе надо подышать.
– Джо может остаться со мной, – ухмыляется Форти. – Да, старина?
Пытка начинается.
– Конечно, – говорю я, – идите, отдыхайте.
Дотти целует сыночка в лоб.
– Пожалей меня. Мы с отцом тебя любим. Позволь нам любить тебя. Позволь быть рядом.
– Мам, – отмахивается он, – меня не было всего несколько дней.
Майло выводит Дотти. Когда они скрываются в коридоре, Форти приказывает:
– Закрой! Сначала дверь, потом рот.
Встаю, закрываю, возвращаюсь. Он не предлагает мне сесть в кресло или на соседнюю кровать. Показывает на стул у себя в ногах.
– Сюда. Я страдаю от истощения и обезвоживания и орать не собираюсь.
Сажусь. По телику без звука идет дурацкий ситком. Форти открывает тумбочку и вытаскивает две раскрытые пачки «M&M’s»; из одной достает конфету, из другой – таблетку. Гребаный наркоман! Открывает бутылку шампанского, выплескивает яблочный сок на пол и заново наполняет стакан.
Я не хотел первым начинать разговор, но само вырвалось:
– Помогает от обезвоживания?
– Просто по кайфу. Не мне же работать…
– Ты вызвал копов?
Он игнорирует мой вопрос, пялится в телик и ржет.
– Обожаю эту серию.
– Форти, может, поговорим?
Он фыркает, выуживает еще одну конфету и запускает мне прямо в нос.
– О чем, говнюк? О том, что ты оставил меня подыхать в пустыне?
– Прости.
– Я мог умереть.
– Знаю, прости.
– Может, поговорим… – передразнивает он и высыпает в рот целую горсть. – Может, ты пойдешь в жопу?
– Ты вызвал копов?
– Не твое собачье дело.
– Слушай, мы оба расстроены.
– Что?! Что ты сказал?
– Спокойно.
– Поучи еще меня, псих! У самого ни семьи, ни друзей, ничего! Ты ведь не тормоз, а, Профессор?
– Лучше не называй меня так, Форти.
– Ну да, конечно, профессора же в университете. А ты у нас только школу окончил.
Я еле держу себя в руках.
– Что тебе надо?
Он закидывает себе в рот еще конфету.
– Знаешь, какое главное правило в Голливуде? Я уяснил, пока учился две недели в магистратуре. Никогда не сжигай мосты.
– Чего ты хочешь?
– Заткнись и слушай! Лос-Анджелес – не больница; придурок, который драит пол, не будет через месяц делать тебе операцию. В Голливуде другие законы: сегодня он машет тряпкой, а завтра – бац! – и управляет студией.
Ненавижу, когда он прав.
– Форти, они могут вернуться в любой момент. Скажи, чего ты хочешь.
– Я всегда хотел собаку.
Да-да, я помню про Рузвельта.
– Пушистого белого щенка, – продолжает он. – Нам с сестрой даже его однажды купили. Мы назвали его Ботинок. Улавливаешь связь с фильмом Майло, а? Мы души в нем не чаяли. А потом оказалось, что у мамы аллергия, и его отдали. Лав тогда долго плакала.
Чертов лжец! Но я не могу выдать тайну, доверенную мне Лав. И не могу заглянуть в прошлое, чтобы узнать правду.
– К чему ты клонишь?
– К тому, что я, мать твою, уже вырос и сам зарабатываю баблишко, так что могу позволить себе завести собачку. И знаешь, как я ее назову?
Знаю. Но произнести это вслух будет унизительно.
Форти смотрит на меня. Я собираюсь с силами. Иногда приходится чем-то жертвовать. У меня скоро будет ребенок – нельзя рисковать.
– Ты назовешь ее Профессор.
– Или просто Проф, – он кивает. – Ну что, Проф, план такой: ты будешь писать мне сценарии.
– Форти…
Он не слушает.
– Будешь штамповать мне шедевры, как парень в «Мизери», прикованный толстой бабой к постели. А я буду грести деньги. И если ты, пес драный, хоть слово вякнешь сестре, я живо упрячу тебя за решетку.
