Пикник у Висячей скалы - страница 28
Продвигаясь лёгким галопом, они с Лансером вскоре оказались на мягкой редко езженой тропинке, идущей через лес. Намётанный глаз Альберта отметил, что на красной земле нет никаких следов, кроме оставленных ими вчера. На каждом повороте Альберт вытягивался в седле, ожидая увидеть снежно-белую гриву арабского пони из-за кустов папоротника. На самой возвышающейся части тропинки, где лес начинал редеть, он привязал Лансера под тем же деревом, где вчера утром они останавливались с Майклом. Над равниной в резком контрасте полуденного света и тени высилась Висячая скала. Едва взглянув на уже знакомое великолепие, глаза Альберта пробежались по пустой переливающейся равнине в поисках белого движущегося пятнышка.
Спуск по сухой скользкой траве и мелким камням, даже для такого крепкого коня как Лансер был медленным. Стоило им наконец спуститься на равнину — конь почувствовал ровную землю и снова стал быстрым как ветер. Как только они въехали за светлую изгородь у края «Поляны для Пикников», Лансер яростно взвился на дыбы, едва не выбросив наездника из стремян, одновременно издав длинное хриплое ржание, туманным горном разнёсшееся по поляне. В ответ раздалось другое, более приглушенное, и через несколько секунд из кустов появился белый арабский пони без седла, с волочащимися по земле поводьями. Альберт был рад, что конь успокоился и позволил двум лошадям вернуться обратно к ручью.
В тени деревьев у заводи стояла приятная прохлада, и на первый взгляд всё выглядело примерно так же как и вчера, когда они расстались. Пепел от костра Майка лежал в кружке из камней, а шляпа с пером попугая у полей висела на той же тяжелой ветке. Неподалёку на гладком пне покоилось вызывающее восхищение седло арабского пони. («Мог бы прикрыть его чем-то, — подумал Альберт с профессиональной заботой, — сороки же вмиг изгадят. И почему этот олух не надел шляпу? Он же совсем не привык к австралийскому солнцу…») По какой-то необъяснимой причине, волнения и страхи последних нескольких часов уступили место раздражению и даже гневу.
— Да будь ты проклят, чёртов идиот! Держу пари, что ты ещё потерялся на этой чёртовой Скале… Зачем я только в это ввязался, господи …
Тем не менее, как бы не был взбешён, он внимательно осмотрел кусты и папоротник в поисках свежих следов, ведущих к Скале. Перед ним лежало их целое множество, включая его собственные, оставшиеся со вчера. Узкие отпечатки ботинок Майкла легко различались на рыхлой почве. Трудности начались, когда те стали исчезать среди камней и булыжников Скалы. Он прошел по следам Майкла ярдов 50, как заметил в нескольких футах ещё пару его следов, идущих почти параллельно первым и спускающимся вниз к заводи.
— Странное дело… Кажется, он ходил туда-сюда одной и той же дорогой… Боже, а это ещё что там такое?
Свалившись на кочку, на боку лежал Майк. Одна нога была согнута. Он был без сознания и смертельно бледен, но дышал. Должно быть, он споткнулся и сильно упал — у него могли быть сломаны рёбра или лодыжка. Не говоря уже о порезе на лбу или царапинах на лице и руках. Альберт имел достаточно опыта со сломанными костями, чтобы не пытаться переложить Майкла в более удобную положение. Однако, он ухитрился подсунуть под его голову листья папоротника, а затем принёс из ручья воды и вытер засохшую кровь с бледного покрытого пылью лица. Фляжка с бренди всё ещё находилась в кармане его пиджака. Альберт осторожно достал её и дал ему пригубить. Жидкость потекла по его подбородку и юноша, не открывая глаз, застонал. Как долго Майк лежал здесь на земле, окруженный муравьями и мухами? Его кожа была холодной и липкой, и в целом бедняга выглядел так плохо, что Альберт решил больше не терять времени и отправился за помощью.
Из двух лошадей, арабский был самым отдохнувшим, а Лансер точно мог послушно постоять в тени несколько часов. Через несколько минут Альберт взнуздал и оседлал арабского пони, и отправился к дороге на Вуденд. Он не проехал и нескольких сотен ярдов, как увидел молодого пастуха с собакой колли, прогуливающихся по пастбищу за забором. Когда пастух приблизился достаточно близко чтобы услышать, что кричит ему Альберт, то крикнул в ответ, что только что простился с доктором МакКензи, принимавшим роды у его жены. С большими оранжевыми ушами, светящимися на солнце, гордый отец сложил у рта две красные лапищи и прокричал в поднимающееся облако пыли:
— Девять фунтов и семь унций по кухонным весам! И с самыми чёрными волосами на свете!
Альберт уже подбирал поводья.
— Где он сейчас?
— В своей колыбельке, думаю, — ответил пастух, чьи мысли занимали только здоровье и крепость младенца.
— Да не ребёнок, дурак! Доктор!
— А, он!
Пастух усмехнулся и неопределённо махнул рукой в сторону пустой дороги.
— В двуколке. На таком коне быстро догонишь.
После этого колли, для которой жизнь и смерть мало что значили этим приятным летним днём, игриво тяпнула за заднюю ногу коня, отчего тот пустился вперёд по дороге, подняв за собой облако пыли.
Альберт быстро нагнал двуколку доктора МакКензи и вернул её на «Поляну для Пикников». Майкл лежал так же, как он его оставил. После быстрого профессионального осмотра пожилой доктор занялся порезом на лбу, доставая повязки и дезинфицирующие средства из своей блестящей чёрной кожаной сумки. О, эти маленькие чёрные сумки, несущие надежду и исцеление — сколько утомительных миль они проводят под сидениями двуколок и колясок, трясясь по загонам для лошадей и разбитым дорогам. Сколько часов под солнцем и луной лошадь его пациента ждала, когда он приедет из какого-то разваливающегося коттеджа, оббитого вагонкой, неся свою маленькую чёрную сумку?
