Страницы Миллбурнского клуба, 3 - страница 111

Я вижу, однако,одно исключение: «Бесы». Нет более блестящего произведения в русскойлитературе, где с таким беспощадным анализом предсказывался бы русский 20-й век,его истоки внутри общества и тот великий, почти богоподобный лидер, которыйРоссии понадобится и которого она произведет. Любопытно, что антисемитДостоевский, в публицистике на одном дыхании произносивший «евреи иреволюционеры», в «Бесах» не погрешил против правды: хотя там и есть «жидок»Лямшин, но это малозначительная фигура; у автора нет сомнений, что все дело –русское. Главный же герой – циничный Верховенский – на самом деле озабочен несоциализмом или прогрессом («Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха!»),а только тем, как захватить и удержать власть. Задолго до создания ВЧК и КГБ оноткровенно говорит своим товарищам о слежке:

«Небеспокойтесь, господа, я знаю каждый ваш шаг». А цель революции? «Мыпровозгласим разрушение... почему, почему, опять-таки, эта идейка такобаятельна!.. Мы пустим пожары... Мы пустим легенды... Ну-с, и начнется смута!Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачетземля по старым богам... Ну-с, тут-то мы и пустим... Кого?

— Кого?

— Ивана-Царевича...

— Мы скажем,что он “скрывается”, — тихо, каким-то любовным шепотом проговорил Верховенский,в самом деле как будто пьяный. — Знаете ли вы, что значит это словцо: “Онскрывается”? Но он явится, явится. Мы пустим легенду получше, чем у скопцов. Онесть, но никто не видал его. О, какую легенду можно пустить! А главное —новая сила идет. А ее-то и надо, по ней-то и плачут. Ну что в социализме:старые силы разрушил, а новых не внес. А тут сила, да еще какая, неслыханная!Нам ведь только на раз рычаг, чтобы землю поднять. Все подымется!» (Часть 2, гл. 8; написано за 60 лет до захвата власти Сталиным!)

АнализДостоевского беспощаден и глубок, но его прогноз – не самый ранний. В 1830 году16-летний Лермонтов выводит на листе бумагизаглавие «Предсказание» и пишет:

Настанет год,России черный год,

Когда царейкорона упадет;

Забудет чернь кним прежнюю любовь,

И пища многихбудет смерть и кровь;

Когда детей,когда невинных жен

Низвергнутый незащитит закон;

.   .   .   .  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    

И станет гладсей бедный край терзать;

И заревоокрасит волны рек:

В тот деньявится мощный человек,

И ты егоузнаешь — и поймешь,

Зачем в рукеего булатный нож:

И горе длятебя! — твой плач, твой стон

Ему тогдапокажется смешон...

Роман Гуль («Яунес Россию». Т.1. Ч.1) указал, что еще раньше, в 1811 году, французскийписатель Жозеф де Местр писал: «Если какой-нибудь Пугачев, вышедший изуниверситета, станет во главе партии; если народ окажется поколебленным ивместо азиатских походов примется за революцию на европейский лад, то я прямоне нахожу выражения для того, чтобы высказать свои опасения... Войны, ужасныевойны!.. И я вижу Неву, обильно пенящуюся кровью». Другой француз,Жюль Мишле, – продолжает Гуль, – в 1863 году писал: «Одно слово объясняетвсе, и в нем содержится вся Россия. Русская жизнь — это коммунизм».

Современник иоднофамилец Льва Толстого А.К.Толстой тоже уже не гнушался слова«коммунизм»:

Они, вишь,коммунисты,

Честнейшиемеж всеми,

И на рукунечисты

По строгойлишь системе.

И в год смертиЛьва Толстого Александр Блок начнет свое стихотворение «Голос из хора»,законченное через четыре года:

Как частоплачем — вы и я —

Над жалкойжизнию своей!

О, если бзнали вы, друзья,

Холод и мракгрядущих дней!

.   .   .  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Весны, дитя,ты будешь ждать —

Веснаобманет.

Ты будешьсолнце на небо звать —

Солнце невстанет.

И крик,когда ты начнешь кричать,

Как камень,канет...

Будьте ж довольныжизнью своей,

Тише воды,ниже травы!

О, если бзнали, дети, вы,

Холод и мракгрядущих дней!

Столькопредвидения! А где же во всем этом стоит наш великий Лев Николаевич? Вполитическом мышлении – на нуле. И пусть, по словам А.Воронеля, как их цитируетпроф. Бормашенко, «Толстой предвосхитил многие идеи современной физики»,но ведь физики для своих открытий не по нему учились, не так ли? А вотполитическое мышление от гения русскойлитературы безусловно ожидалось, и здесь, как и в роли моралиста, Толстой мелоки, как метко заметил Александр Избицер в комментариях к статье Бормашенко,попросту глуп. Идеалом общественного устройства он считает крестьянскую общину,а не частное крестьянское землевладение, как того хотел Петр Столыпин с егоаграрной реформой. Писатель вступает с премьер-министром в глупейшую, на мойвзгляд, переписку, которую Столыпин, конечно, не смеет игнорировать и на нееотвечает.

И в позорнойантистолыпинской статье «Не могу молчать» (1908), которую сейчас просто стыдночитать, писатель резко выступает против смертной казни, красочно описываяповешение, которого он своими глазами, скорее всего, не видел. Я не начинаюздесь дискуссию о том, насколько допустима и моральна смертная казнь, хотя иполагаю ее необходимой в ряде случаев. Но только подумайте, что пишет ЛевТолстой в этой статье (жирный шрифт мой. – Э.Р.):

«В газетестоят короткие слова: “Сегодня в Херсоне на Стрельбицком поле казнены черезповешение двадцать (потом оказалось, чтодвенадцать, и Толстой исправил цифру. – Э.Р.) крестьян за разбойноенападение на усадьбу землевладельца в Елисаветградском уезде”.